Александр Бутенин - АлкоГогольный синдром. Нечеткие стихи

в руках ореховая трость.

Он не какой-нибудь Макс Линдер,

он – Александр Сергеич Пушкин —

поклонник женщин, враг насилья

– изящен, легок, весел, прост.

Обедал нынче у Талона,

где завезли остендских устриц.

Он проглотил их пару дюжин,

запив бутылкою шабли.

А петербургские вороны,

кружа над лабиринтом улиц,

нахально промышляют ужин,

поскольку сильно на мели.

Поэта взор слегка рассеян,

прогулка выйдет небольшою.

Мысль о долгах гнетет как туча,

достали цензоры и царь.

Великосветских фарисеев

он презирает всей душою.

Россия всё-таки дремуча.

– Где люди? Дайте мне фонарь!

Он до Плетнёва и обратно,

его рад видеть невский город,

ему целуют нежно плечи

каштанов листья, ветки ив.

И, согласитесь, так приятно,

что Александр Сергеич молод,

судьбой пока не покалечен,

здоров и бодр, талантлив, ЖИВ.

Вот Антон Антоныч Дельвиг,

его знает целый свет.

Сибарит, но не бездельник,

а чиновник и поэт.

Он влетел в литературу

на поющем соловье.

Был в кулинарии гуру,

и прекрасным сомелье.

Для него сам Пушкин – Саша,

однокашник и дружок.

Их связали лира, чаша,

поэтический кружок.

Был помощником Крылова,

потрудился в МВД,

но его тянуло к слову,

как амфибию к воде.

Мог плодов большую кучу

он собрать со всяких нив,

и такого отчебучить,

если б не был так ленив.

Ездил к девкам, шлялся где-то

среди форменных оторв,

и журил его за это

шеф жандармов Бенкендорф.

Был друзьям душевно предан,

а ведь это не пустяк,

принимал гостей по средам

обаятельный толстяк.

Жил, в интригах не запачкан,

любознателен и тих.

Умер от «гнилой горячки»

(с древнегреческого – тиф).

Завещал жене уныло,

чтобы не было беды,

руки мыть дегтярным мылом,

и не пить сырой воды.

Суждена была поэту

несчастливая стезя.

Вот, живешь так, раз – и нету…

Жалко Дельвига, друзья.

Баденвайлер, душный номер,

тяжкий кашель, тишина…

– Постоялец нынче помер,

молвит повару жена.

– Врач курорта Шверер Эрик

был при этом у него.

Обошлось не без истерик,

у жены, не самого.

Сам лежал под одеялом

бледен, вымучен и худ.

Не расстроился нимало…

– Все когда-нибудь помрут.

– Высох весь, как ветка вербы,

взяв шампанского бокал,

осушил до дна. – Ich sterbe —

произнес и замолчал.

Из бедняги дух и выпер…

– Да, хорошие дела!..

Что супруга, фрау Книппер?

– Ничего не поняла.

Билась бабочка ночная

с шумом о стекло окна,

ее тщетно прогоняя,

время тратила она.

В тишине раздался выстрел —

из бутылки в потолок

пробка вылетела быстро

и упала на порог.

– Он откуда? – Из России.

Там писателем он был.

– Что, еще не выносили

труп из номера? – Нет сил.

Ждет работников хозяин,

недовольный, будто черт:

«– Сей покойный русский барин

испоганил наш курорт,

до конца сезона – точно.

Надо этот труп теперь

отправлять в Россию срочно.

Сколько денежных потерь!»

– Что подать на завтрак фрау,

раз уж все еще не спит?

– Две бриоши и какао,

если будет аппетит.

Баденвайлер, душный номер,

ставшая вдовой жена,

труп писателя, что помер,

мрак, унынье, тишина.

В Бад-Хомбурге, что в округе Дармштадта

и посреди земли с названьем Гессен,

играли с Достоевским мы когда-то

в рулетку, и не мог понять нас Герцен.

Он восклицал: к чему такие траты?!

И в колокол звонил на всю округу.

В Европе возмущались демократы,

дрожали монархисты с перепугу.

А мы вдвоем на фоне диких рож,

вошедши в раж, испытывая жар,

все ставили и ставили на rouge,

потом переключились на noir.

Был молод и роскошен Достоевский,

он знал секрет, как выиграть в рулетку.

Умело делал ставки он и дерзко

бросал на стол последнюю монетку.

И, не волнуясь за исход нимало,

по игровому полю взглядом шарил.

Его ничто вокруг не занимало,

Он лишь следил за тем, как скачет шарик.

И мы вдвоем, как будто лорд и пэр,

совсем уже не бедные теперь,

азартно ставки делали на pair,

а иногда срывались на impair.

Удачей мы всех в зале заражали,

вокруг мелькали радостные лица.

Наш выигрыш заслуживал скрижали,

но не хватало сил остановиться.

Мы двинули на поле груду денег,

и банк сорвать готов уже был классик,