Маргарита Самойлова - Автор года – 2020. Альманах поэзии и прозы. Международный Союз Писателей

Где нежность и любовь под знаком тяжких оргий
её ведёт к венцу. А он, добра и зла
не знающий границ, итог познает горький:
из божеских тенет – в похмельного козла.

Всё, как и в жизни. Всё: Олимпы, боги, мифы
да молодости пыл, что лезет на рожон!
Козлиной шкуры мех, пристрастий бурных рифы —
утоплены в слезах благочестивых жён.

Поклонялся Солнцу-Аполлону
на горе Пангейской на востоке.
(Я бродила тем зелёным склоном
и глядела вдаль, сколь видит око…)

Золотою лирой и кифарой
так владел, что Муза замолчала!
(Я ж – на пианино, и гитарой
в комнате студенческой бренчала)

И потом – обрядам Диониса
был не почитатель. Жил любовью.
(Мой бокал искристого пронизан
светом искр и не вредит здоровью)

По горе Сакар, как тень без плоти,
всё бродил и кликал Эвридику.
(Радуюсь полезнейшей работе —
мою окна, чтобы солнца блики

и луны дорожка отражались
и входили в дом мой неослабно.
У Сакар к подножию прижались
улицы деревни моей славной)

Лебедем взлетит душа Орфея
над фракийским золотом и долом!
(Дамы, по Конону, не умеют
верить в лиру, следовать за долей)

Был убит менадами Фракии
наш Орфей – глашатай шовинизма.
(Обижаешь дам – они такие,
не спасли ни лира, ни харизма)

Гуляю в царстве Пана 1 1 У источника и пещеры в Баниасе, у подножия горы Хермон на Голанских высотах, мы встречаемся с культом и храмом Пана, в греческой мифологии бога лесов, охотников и пастухов. . На ручей
взираю с любопытством – к водам Дана
спешит ручей, всеобщий и ничей,
чтоб стать рекой святою Иордана.

Гуляю в царстве Пана. Водопад,
остатки храма в честь шального бога
и танцы нимф с кликушеством менад
разносит эхо горного отрога.

Да, козлоногий, с длинной бородой,
он был рождён Олимпу на потеху.
Свирели Пана люд внимал простой
в соседних деревнях. И не до смеха

бывало тем, кто сну его мешал
после хмельных любовных излияний —
так страшен был звериных черт оскал
паничекой атаки из сказаний!

Но он любил. Болтливейшей из нимф
придумал имя Эхо. Богу вторя,
она играла и подобья рифм
подхватывали эхом лес и море.

Гуляю, зачарована красой
древнейшей из пещер. А там – повеса,
одетый в миф, брутальный и босой,
мелькает Пан среди деревьев леса.

Ловлю зелёных листьев шелест,
Пока до августа так долго,
Пока сентябрь ещё не стелет
Дорогу в осень вихрем жёлтым.
Ловлю мгновения весны
Как ускользающие сны.

Невзрачный путь. Тоскливая дорога.
Снега, снега, снега уходят в даль;
И бугорок заснеженного стога
Лишь изредка всплеснёт горизонталь.

Так не отсюда ль к полосатым вёрстам
Не убывает тяга? Как ни жаль,
Ответ прозрачен и давно уж свёрстан:
Всегда мы выбираем вертикаль.

Мне снятся сны, тяжёлые, как время,
Что жёрновом размалывает в щебень
Хранящий память мирозданья камень;
А я пытаюсь разобрать осколки.
И здесь меня преследует вопрос:
Имеет ли занятье это смысл?

В гостинице
свободны разговоры,
что незаметно крадучись, как воры,
уносят нас
в полночный час.
Часы стучат
невинно и неверно,
показывая время нам примерно.
Но за стеною —
старый часовщик,
он нам часы починит в тот же миг,
лишь чертыхнувшись в такт скрипучей двери.
На всякий случай с мирозданьем сверит
часы
его библейская рука.
Но стоит ли тревожить старика?
И не часы, а время
нас тревожит,
А время
он чинить, увы, не может.

Опрокинулось небо на крыши домов.
Хлещет дождь по карнизам и крышам
И вплетается в призрачность утренних снов
Вместе с песней какой-то чуть слышной.