Анатолий Жариков - В четыре руки

ветер, мокрые листья,

душу булавкой проткнуть,

повесить сушиться.

***

Но мы живём, пока душа и тело,

посуду перебив, гуляют в лес,

да воет ветер, моросит с небес,

да прелести всё те же на прицеле.

***

На кой нам эти перемены,

не надо перемен.

Когда гуашь течёт по венам,

не рвите вен.

***

Иуда предал, Пётр не то сказал,

ну, это ясно, как и всё на свете.

Того ж, кто к нам вернуться обещал,

возможно только посылать за смертью…

***

А на них и держатся державы,

не гниют, не сыплются на крошево,

из плохой страны не уезжают

дураки, поэты и философы.

***

Звук металлический из уст жены Тамары,

звук, непонятно чей, в моих мозгах,

трёхдневные тюльпаны в стаканáх,

как знаки ладной жизни данной пары.

***

"Я было Духом", – так сказало Тело.

"А я был Телом", – отозвался Дух.

За тем, кто мог из ветра деньги делать,

таскал Иуда с золотом сундук.

***

Начну с того, что обозначу тень

совка у мусоропровода,

и к вечеру переведу свой день

довольно скверным переводом.

***

Он сразу призрак времени

смазал экономного дня,

и отомстила быта фигня

ему.

***

Уже набравшись неба сини,

мир незаметно входит в лето,

войду в игру углов и линий

и выйду где-то…

***

И взываю к тебе без конца:

"Боже, свет – без просвета картина,

в каждой мысли безумье кольца,

в каждом чувстве тоска карантина".

***

Что будешь делать, мать Мария?

Иисус распят, Иуда мёртв.

Иди через века в Россию.

Ответила: "Иду". Идёт…

В глазах – томленья тяжесть, туга,

в глазах бессмертия печать.

Так близко видели друг друга,

что перестали – замечать.

***

Мёрзнут лужи, коченеет мозг,

опадает краска с алых роз.

Стая псов. Рассвет из серебра.

Осень. Сумасшедшая пора.

Совесть чернил в чернильнице.

Чем писать? Карандаш.

Тушь для зрачков. Свинец.

Стих Красимира.

***

А под окном, и зол, и весел,

на грани день опошлить риска

среди сиреневого визга

грассирует восточный ветер.

***

…И пока выдыхаем во снах

серу ада и солнце рая,

ты за всех опускаешься на

две коленки и слово лаешь.

Женщина, стерва, блудница, безумная дрянь!

Я ненавижу тебя, замечаю едва.

Вот Вам нелепый горшок, вчера распустилась герань.

Плечи закройте, горячечный сон божества…

***

Заштатный город, осень, небо, грустно,

кофейня, церковь, магазин, тюрьма,

всё, гражданин, для сердца и ума,

и слишком человеческого чувства.

Меж лобных складок тихая печаль,

спокойна гавань, одинок причал,

две-три волны ленивых для ума,

безветренно и в городе чума.

***

Ей, Елене Бессоновой

Как спицы, улетают строчки,

как строчки, отлетают спицы.

–Где падать? Где остановиться,

Елена?

–Прочерк…

***

С безуминкой в зобу, чернитель слов,

друг мудаков, поэтов и злодеев,

растасканный и гением, и геем,

Сергунька, Серж, Серёжа Чудаков.

***

На пенсии, карманная чахотка,

спасибо, партия, встречаю юбилей.

Сам-сём, стакан, страна, бутылка сраной водки

и в небе тройка белых голубей.

Я твердью, влагой был, звездою,

менял обличья, набирался сил,

затем два дня я был самим собою.

И только на восьмом заговорил.

***

Двадцать первый, красные рожи,

покрывая любовью всех,

замерзает на мусорном ложе

Достоевского всечеловек.

Листва ещё сознанием живёт,

колышет ветер гребни ирокезов

и в луже птичьей дали антитеза,

и, как у Крёза, полон солнца рот.

***

–Нет ли билетика лишнего?

Съели билетики.

У смерти не выпросишь жизни,

у жизни смерти.

***

Стол, стул, стакан, хлеб да селёдка,

скорбь мировая меж бровей.

Читатель ждёт уж рифму водка,

я наливаю, пей скорей!

***

Да будь хоть арабом преклонных годов,

хоть солнцем, встающим с приветом,

сперва стань читателем собственных слов,

чтоб завтра проснуться поэтом.

***

Давай-ка, жизнь, чуток притормозим,

о свете том и сём поговорим.

И потечёт, рыдая и шурша,

в той пустоте, которая душа.

***

"Где же ты?" – воззвал к Адаму Бог, –

тот скрывался меж деревьев рая.

И воззвал я у земного края:

–Где ж ты, Бог?

***

Что, червь мой, человек?