Леонид Франчевский - Ветер. Сборник верлибров

Зимой я живу – желанием лета,
А летом – надеждой на Жизнь.

Пустите меня,
О, пустите меня – в бесконечность!
Воздухом вселенским надышаться,
Бескрайности дайте – отдаться,
Костями – нет: крылами – ощутить
Упругую насыщенность полета
В пространстве все-возможности…
Не выдуманной: яркой и живой,
Где выбор лишь за мной и путь искрится.
Я дома – только там.
В безмерности небес и в буйстве света
Гуляю по молочным облакам —
И упиваюсь мудростью свободы.
И мне так больно ясен горизонт.
И мне открыта вечность.
И мне покорна красота.
И мне смешны земные частоколы,
И жалки те, кто их не смеет преступить
Во имя высшего блаженства духа.

Я родился слишком поздно, чтобы жить
(Или слишком рано).

Я выжил слишком поздно, чтобы быть
(Или слишком рано).

Я стал слишком поздно, чтобы любить
(Или слишком рано).

Я полюбил слишком поздно, чтобы знать
(Или слишком рано).

Я узнал слишком поздно, чтобы понять
(Или слишком рано).

Я постарел слишком поздно, чтобы умереть
(Или слишком рано).

И я больше не знаю, чего ищу—
Между прошлым, которое кануло,
И будущим, которого нет.

Утренний город:
Пепельно-серый,
Каменно-грязный,
Еще с тенями под глазами
И ржавчиной голодных труб,
Что распахнули свои жерла
И в небо целятся…
Застывший город:
Глухонемой.

Город дневной:
Потный и склочный,
С бородой всклокоченной,
Глаз желчью налит,
Жаждою плещущий,
На все голоса щебечущий,
Рвущий, скрежещущий, —
И все-таки:
Глухонемой.

Город вечерний,
Город ночной:
В темноту зарытый,
В холоде метущийся,
Бездомно-неприкаянный,
Ослепший от одиночества, —
Брошенный,
Сдавшийся:
Глухонемой.

Чем озвучить этот город?
Как наполнить этот мир —
Всеобъятною мелодией,
Души солнце-просветляющей,
Зажигающей глаза,
Задающей вечный смысл
Воле,
Голосу,
Словам?
Чтобы с неба звуки капали
Каждому – прямо нá сердце,
Чтобы двигалось с достоинством
И дышалось – без усилия.
И захватывало дух
От счастливой жадной мысли,
Что и завтра предстоит —
Снова жить!
Жить заново…

Чем озвучить этот город?

Набрать бы солнца – полные глаза,
Набрать бы воздуха – полную грудь,
Набрать бы мгновения – полное сердце,
Набрать бы музыки – полную душу,
Набрать бы вечности – полную память, —
И столько бы еще всего,
Что ни в одно счастье не уместится…

Вот так вся жизнь пройдет —
В сослагательном наклонении.

Набрать бы солнца – полные глаза…

Дитя рождается нагим,
Оно еще – душа без тела,
Не знающая искуса тщеты.
Но сразу,
Желая уберечь его от боли,
Ребенка начинают пеленать
В тяжелые и плотные покровы,
Считая немощь главным преступленьем.
Так,
С самых первых дней своих
Ново-рождённый Человек
Чужой заботой прочно привыкает
Скрывать себя – от самого себя.

Потом – живет, наращивая тело
(За ним стараясь душу позабыть).
Себя готовит к жизни среди тел,
Которым кожа крепче всех покровов,
А жесткий разум как броня от боли…
И вот он, наконец, вступает в Жизнь.
Она, плутовка,
Смеется, забавляется, играет,
Ему бросая новые пеленки,
Закутывая с ног до головы.
Он – с жадностью какой! – рядится в них,
Хватая всё —
всё, что достанут руки.
В конце концов, затянутый до хрипа,
Что делать! – начинает верить сам,
Что смысл – один,
Что он – в покровах этих,
И что они и есть его душа.

Раскаянье бывает поздним,
Когда вообще приходит, – чаще нет.
И униформа заменяет кожу
И честь, и постоянство, и любовь,
И даже вечность:
Редко расправляет Смерть
Черты лица, собравшиеся в маску —
В предвзятую гримасу слепоты…

О, как вас много, люди-невидимки!
Вы – властелины мира.
И никто уже не смеет
К вам подойти поближе
И увидеть,
Что все костюмы ваши и мундиры
Давно пусты:
В них – Человека нет.

Когда сегодня я смотрю в окно
И вижу этот день промозглый,
В котором небо, люди, талый снег
Слились в одну бесцветную палитру,
И я в нем даже дома – бесприютен,
И даже рядом с близким – сирота, —
Я ощущаю запах мертвечины…
И тогда
Испуганно – в отчаянье последнем —
Хватаю ластик слева под рукой;
Мучительным рывком нетерпеливым, —
Я всё стираю.
Всё стираю:
Всё.