Ирина Коробейникова - Золотая непогода, позолоченная грусть…

Никогда она не любила осень. И удивлялась и недоумевала, что обожаемый ею Пушкин именно осенью чувствовал особенный душевный подъём и писал такие прекрасные стихи. Да, красиво, когда деревья все в ярких жёлтых нарядах, как в золоте, особенно в солнечный день. Кажется, налетит ветерок, и листочки, как тоненькие золотые пластинки, зазвенят звонко-звонко, а потом посыплются наземь. Удивлялась, почему не звенят, как монетки, когда дворничиха тётя Нюся сметает их в кучки; почему горят – разве может железо гореть, и у всех спрашивала: «Золото – это железо?» В её детском понятии металл-золото-железо было одно.

Не любила осень за то, что день рождения у неё был летом, а летом почти все дети из детского дома разъезжались кто куда – в лагерь, санаторий, к родственникам, у кого они были. Ей было ехать некуда и не к кому. Она была одна. Иногда её к себе в гости на день-два брала дворничиха тётя Нюся, на день рождения обязательно, и вся семья поздравляла и дарила подарки, и устраивала чаепитие с огромным красивым и вкусным тортом. Она благодарила, а сама думала: «Вот осенью соберутся все, и я расскажу про день рождения, а мне не поверят, хотя я никогда не лгу. Это потому, что я одна, потому что ко мне никто никогда не приходит, я никому не нужна. Взрослые не рассказывают ничего, говорят – подрастёшь, потом узнаешь, ты ещё маленькая, не поймёшь. Странные они».

Она очень старалась подрасти побыстрей. Во-первых, чтобы всё узнать, во-вторых, она втайне от всех решила изменить свой день рождения на какое-нибудь число любого осеннего месяца, а, став чуть старше, и с этим определилась – десятое ноября, день Параскевы Пятницы. Тётя Нюся её очень уважала и рассказывала, что она женская заступница. Девочке казалось, что тогда непременно в новый день её рождения случится что-то необыкновенное, важное, от чего изменится вся её жизнь!

Не любила она осень из-за дождей. Это ведь летом дождик хороший – и всё польёт-омоет, и пыль прибьёт. И главное – он тёплый, даже если промокнешь – не страшно, под дождём всё быстрей растёт, значит, и дети. А осенние дожди совсем другие, они холодные, долгие. Небо всё заволакивается толстыми серыми тучами, как будто разбухает, а кто-то невидимый ковшом подливает и подливает воды в тучи. И когда переливает через край, то и дождь идёт. А, может, тучу выкручивают, отжимают как после стирки большое тяжёлое одеяло, и тогда с неба текут прямо маленькие ручейки. Стоит выйти без зонтика, сразу становится мокрым и лицо, и волосы, и руки. Одежду приходится сушить, и в помещении появляется запах сырости, делается неуютно, зябко. Девочка была маленькая, худенькая, всё время мёрзла, её из-за этого и прозвали Зябкой. Она не обижалась, что ж обижаться без толку. Была она тихая, молчаливая, не хотела, чтобы над ней смеялись и подшучивали из-за её картавости и пришепётывания. Она старалась говорить вслух, только когда была одна, но это удавалось редко. А тут ещё беда – при волнении она начинала заикаться. Как-то её показали логопеду, который показал ей упражнения для исправления речи и посоветовал петь – помогает при заикании. Но руководитель хорового кружка выставил её, сказав, что картавые заики в хоре не нужны, и дети засмеялись. Горько ей было, но слёзы сдержала, только ещё больше замкнулась в себе.

Но больше всего она не любила осень из-за вечеров и ночей. Вечер наступал тихо и незаметно, за окном рано начинало сереть, словно пасмурное небо опускалось ещё ниже, придавливая и спрессовывая сырой воздух, особенно в дождливые дни. Чтобы разогнать сумрак в комнате, рано включали светильник под потолком, и он казался маленьким тусклым солнышком, как будто оно было в тумане, и конечно, ничуть не грело. А вечер казался бесконечным, успевали после ужина и почитать сказку, и поиграть в лото, разгадать множество загадок, и всё равно был ещё вечер. Девочка думала: «Как странно, про обед никто не говорит „ранний“ или „поздний“, а утро и вечер бывают такими. Ранней ночи тоже не бывает, а поздняя есть».