Владимир Фирсов - Солнечные колодцы

Мне грозит такое:

Память мне покоя не простит,

Ведь душа устанет от покоя

И о непокое загрустит.

Загрустит,

И — радуга погаснет,

И — надолго смолкнут соловьи.

И — вернусь я снова,

Как на праздник,

К вам, друзья и недруги мои.

Так и живем,

Подвластны суете.

Все что-то делим

Даже меж друзьями,

Не замечая,

Как плывут над нами

Все то же солнце в черной высоте.

А если замечаем,

То н нем

Считаем пятна.

Слепнем — но считаем.

А солнце, нас не замечая, тает

И медленно плывет за окоем.

Оно плывет в далекие края,

Чтобы к рассвету снова воротиться…

Кому-то спится,

А кому — не спится,

Ты это знаешь, Родина моя.

Спят косари —

Им снова снятся травы.

Спят космонавты,

Слыша рев ракет…

Березы дремлют в луговых оправах

И тихо отражает лунный свет…

А где-то дребезжит магнитофон

И голосок гитарного поэта

Вещает, что любимая планета

Не для любви.

А он, поэт, влюблен.

Влюблен…

Ему бы лоно —

Из нейлона,

Ему неон заменит солнца свет,

Чайковского — заменят саксофоны!

А чем заменишь Родину, поэт?..

Но он сипит —

А что ему осталось! —

О бренности земной,

О стариках

И девочках, что их жалеют старость

И, в общем, остаются в дураках…

Вот взять бы этих девочек за город,

Но без гитар, без сигарет и вин,

Чтоб поняли,

Как мир предельно молод —

Без жалких песен и чужих седин…

Березы

Не стареют год от года.

Все то же поле,

И все та же тишь.

…Мы так бедны перед тобой, природа,

Что ты нам эту бедность

Не простишь!

Мы падали лицом к лицу

В высокую траву…

Спасибо матери, отцу

За то, что я живу.

За то, что я могу любить,

Могу любимым быть.

Могу пахать, могу косить,

Разумно чарку пить!..

Спасибо им за высоту,

За эту синеву,

За прямоту, за правоту,

За все, чем я живу.

Спасибо за уменье петь,

Не думать о тепле,

За счастье жить

И умереть

На собственной земле!

И. Стаднюку

Когда душа перерастает в слово

И это слово

Начинает жить,

Не будьте же к нему весьма суровы

И не спешите

Скорый суд вершить.

Пускай звучит не так, как бы хотелось!

Вам надобно понять его суметь.

У слова есть

Рождение

И зрелость,

Бессмертие

И подлинная смерть.

И я живу, понять его стараясь,

И постигаю слова торжество,

К его бессмертью не питая зависть

И не глумясь над смертностью его.

И, поклоняясь

Неподвластным тленью

Словам всепотрясения основ,

Я вижу душ высокое горенье

В звучанье

Даже самых смертных слов.

Ко мне приходит месяц погостить,

Качаясь, как в бадье студеной

льдинка.

И рад бы я

Сегодня не грустить.

Да вот с души не стаяла грустинка.

И грустно мне

С грустинкою моей,

С моим обычным,

Столь понятным словом —

Таким далеким

От чужих морей

И близким

От родной земли основы.

А грусть моя

По скошенной траве,

По радуге

Над соловьиным бором,

По русской песне.

Что звучит в Москве

С каким-то очень грустным

перебором.

О грусть моя по веку мужика,

По тем спокойным деревенским

селам,

Где все-таки

Звучит моя строка,

Понятная в застолье невеселом.

О грусть моя!

Могу, однако, я

Тобою пренебречь в стихотворенье.

Но мой усталый

Пятистопный ямб

С бодрячеством не жаждет

Примиренья.

И я иду

По молодому льду,

По месяцу,

Что под ногами тает.

А звезды набирают высоту

И нехотя на прорубь налетают.

И тихо тек

Над озером лесным,

Что грусть моя

Уходит незаметно

В сухой мороз,

В березовые сны,

В рябину над тропинкою заветной.

Рябиновые грозди на ветру

Позванивают медленно и глухо.

И я молчу,

И я слова беру,

Нерезкие и ясные для слуха.

Какие песни завтра запоем?..

И вот когда

Мне это станет ясным,

Вчерашний день, что прожит

понапрасну,

Покажется таким рабочим днем!

Ты знаешь, дорогая,

Каждый вечер,

Пока еще не выпала роса,

Мне солнце опускается на плечи

И в путь зовет

За дальние леса.

Я знаю,

Что за дальними лесами,

За синими морями, далеко

Есть женщина с нездешними глазами,

Но мне

С тобою рядом быть легко.

Что из того,

Что за морями где то