Борис Херсонский - Девять

Говорит Фома: «Вы все посходили с ума!
Покосились от горя дома, повсюду сгустилась тьма,
весь мир – тюрьма, ваша жизнь не знает сама
куда она катится!» – так говорит Фома.
«Что за радость в ваших глазах горит? – Фома говорит —
весь мир скорбит, ибо наш Учитель убит,
ибо наш Учитель казнен, в муках скончался он,
он был ко кресту пригвожден, он умер и погребен!»
«Что вы мне твердите? Христос воскрес? Это – темный лес.
Да, Лазарь – воскрес, но больше никто не воскрес,
Лазарь скоро опять умрет, и мы умрем в свой черед.
Нас смерть взяла в оборот, ухватит – и полный вперед!»
«Осязание паче зрения! – утверждает Фома —
У многих бывали видения, и к чему кутерьма?
Христос воскрес! – я скажу не раньше чем перст вложу
в раны Его, я верю лишь в то, что в руках держу!»
«Шалом! – говорит Христос – радуйся, мой ученик!
Ты видишь тело Мое, и Мой сияющий лик,
ты бодр, ты не в забытьи, вот они – раны Мои,
касайся их и сомнений своих не таи.
Ибо вот не нашел я в Израиле веры такой,
которая знает то, чего не коснулась рукой!
Блажен, кто не видел, но верует все равно.
Свыше утверждено – кровь и плоть Моя – хлеб и вино!»
Говорит Фома: «Ты – мой Бог, а я поверить не мог,
вот я к ногам Твоим лег, не будь ко мне слишком строг,
я понял, что смерть не итог – для Воскресенья предлог!
Господь мой и Бог, – говорит Фома – Господь мой и Бог!»

стекла стекла вставляем и точим ножи
молоко молодая картошка
старый дом многослоен молчат этажи
в каждой комнате мелкая сошка
в каждой кухне корыто висит на стене
медный чайник на каждой конфорке
медный всадник кипит на прозрачном огне
крупы в банках литровых на полке
до бульвара квартал до детсада их два
будит бабушка сонную внучку
эта жизнь наказанье проснешься едва
а тебя уже тянут за ручку
эта жизнь наказанье хоть завтрак готов
каша манная ложка варенья
ходит по двору пара голодных котов
чахнут комнатные растенья
чахнет время выносит старье на балкон
дети быстро растут но бесцельно
брат коленку разбил для чего это он
ничего заживет не смертельно

мы хороним убитых это нам не в убыток
камера пыток ядовитый волшебный напиток
жизнь коллекция праздничных старых открыток
надо б меня на цепь больно уж прыток
надо рычать и скалиться и глядеть исподлобья
к ярости волчьей добавится сила рабья воловья
крест положено ставить в ногах табличку у изголовья
Боже не дай мне дух любоначалия и празднословья
кроме этих двух не дай мне дух праздности и унылый
дух депрессии или бреда что сивой подхвачен кобылой
бред преследования наследования совковой гнилой морали
я забыл кто победил но помню что мы проиграли
не сидел в окопах не спотыкался на горных тропах
не пахал целину не стоял у мартеновских топок
не пел в пьяном угаре не спасал котов на пожаре
не барское это дело хоть мы и не баре
нам прожженным во всем уготовано пораженье
мы слепы от рожденья мы ехиднины порожденья
мы теплохладны как говорится будь мы неладны
наши песни протяжны наши речи нескладны
нечем крыть кроме старого ватного одеяла
нечем землю рыть и она стоит где стояла
на трех слонах на китах на тропической черепахе
на сомнениях на прозрениях на темном вселенском страхе

я послевоенный ребенок я видел в углу костыль
уже ненужный отец опирался на палку
среди мужчин господствовал полувоенный стиль
руки вверх руки вниз ты фашист я помню это считалку
усач скончался уже но портреты на каждой стене
глядели строго и кажется были в силе
медали и орден лежали в ящике помнится мне
отец и дедушка их никогда не носили
два десятка пластинок шаляпин собинов патефон
иглы в стальной коробочке голос треск и шипенье
все это была не жизнь но размеренный тусклый фон
то ли дело цветенье каштанов и ласточек пенье
я послевоенный ребенок отродье семьи врачей
семьи которая вышла почти без потерь из ада
свет часто гасили но в доме запас свечей
в двух кварталах бульвар воронцовский дворец колоннада
я послевоенный ребенок согретый весенней листвой
глядевший на мир не видевший дальше носа
а мимо тележка безногого гремела по мостовой
четырьмя подшипниками заменявшими ей колеса