Виктор Ростокин - Снежные обозы

И только скромная старушка,
Ко мне приблизившись впритык,
Перекрестилась, стала слушать…
Зрил на иконе этот лик.

В толпе я встретил человека,
Я с ним почти что не знаком,
Зовут то ль Митькой, то ль Петром,
То ль здешний, то ль с деревни Ветка.

Ну, словом, я не испытал
В душе к нему особой тяги.
Сказал он о «гусиной тяге»,
Его я вяло поддержал,

Мол, осень, и уже прохладно,
И, верно, будет скоро дождь.
Без чувств промолвил он: «Ну что ж…»
И я не обнадежил: «Ладно…»

И разошлась по сторонам,
И без усилий затерялись.
Совсем как будто не встречались,
Без обретений и без ран.

И так же темная толпа
Бескровно, чуждо шевелилась.
И отдаленно мне помни́лось:
Людская жизнь бедна, слепа.

И тот (знать, встретились не зря!),
Сквозь многолюдье пробиваясь,
Холодным потом обливаясь,
Подумал так же, как и я.

Любопытно жить в России,
Даже весело порой.
Был сегодня ты красивый,
И богатый, и герой.
Завтра (разве ты не знаешь?!)
Все изменится, дружок:
Сам себя не угадаешь —
Пуст заветный кошелек,
Не лицо, а морда стала,
Как у бомжа: ей-же-ей!
В теле нет запасов сала,
В жилах – огненных кровей.
Обработали как надо,
Кличку выдали: «Слизняк!»
Хнычешь ты: «Какие гады!
Я для них-то этак – так
Угождал, всегда «отстегивал»,
Все равно не угодил,
В дедовской теперь вот стеганке
Прямо в лужу угодил!»
В самом деле, очень весело
Жить в России… как в гробу!
Люд толкует слезно в весях:
«Бьют железкой по горбу!»

Тогда не знал, что это значит,
Не понимал я сущий смысл,
Я только слышал – мама плачет:
«В чем виноват подросток-сын?!
Его прозвали безотцовщиной,
Как будто имени и нет.
От слова этого так тошно,
На белый не глядел бы свет!
А стал бедняжка сиротою
Не по случайности какой:
За дело на войне святое
Погиб его отец – герой».
Конечно, мать так не сказала,
Я передал ее печаль,
Она терпела и молчала,
И было не себя – ее мне жаль.
Я, не совсем все понимая,
Чуть усмехался: ну и пусть
Орет соседка тетка Рая,
Рябины защищая куст
Ничейной у плетня в проулке,
Я пару ягодок сорвал.
Раздался окрик ее гулкий:
«Прочь, безотцовщина, нахал!»
За всякие иные мелочи,
А чаще без причины я
(Уж лучше б обозвали сволочью,
Или балбес, или свинья!)
Частенько слышал: безотцовщина!
Был таковым я не один:
Забазнов Ваня, Петя Сояшкин,
Ломтев Никола, Городбин…
Их тоже матери горюнились,
Что виноваты без вины.
Детей жалея, сами гнулись,
Старели на виду страны.
Она же словно отстранилась,
Забыла подвиг, кто погиб.
Хамье букетом распустилось,
Поганый в дополненье гриб.
Позора мы не ощущали,
Подростки – зелены умом.
Мы слово «папа» не сказали,
Всяк обделенный был отцом.
А матери (они же вдовы,
Раздавленные злой судьбой!)
Нe наряжалися в обновы,
Хоть праздник или выходной.
Латали, шили одежонку
И обуви сынам – росли,
Учились… Нас уж за ручонку
Они по жизни не вели.
Мы не боялись службы в армии,
Упрямо познавали мир.
Боролись с гиблыми пожарами,
России охраняли ширь,
Чтобы война не повторилась.
Дух матери прошу: прости…
Укромно плакала, молилась
За милосердие Руси.

«Лес от безлюдья одичал» —
Такая существует фраза.
В нее я как бы ни вникал,
Но сути не извлек ни разу.
На то он, лес, чтоб диким быть,
Вид сохранить свой первобытный.
Чтоб каждый дуб, сосна, как быль,
Родник и омут тайной скрыты.
И звери, птицы в естестве,
В слиянии с ним органичном,
Их звуки истинны в листве.
Все, все одухотворено величьем.
А человек… и он дитя
Природы, вечной и проточной,
Но только (да простит меня
Господь!) хронически порочный.
Тому же лесу стал врагом
И бед ему нанес бессчетно
Оружием и топором,
И трактором – железным чертом.
Мир это ведает давно,
Излишни всякие сужденья.
Все налицо: бело… черно…
Явь. А видение – виденье.

Дом, телевизор, машина,
Всякая утварь и хлам,
И «пирамиды» вершина —
Все твои помыслы там!
Так озабочен железно,
Что позабыл навсегда
О целомудренном лесе
И что росинка – звезда.
Что нету зорьки мудрее,
Вешней добрее земли,
Ветра степного бодрее,
В мире румяней зимы…
Жалко его – ведь не жил он,
Свет ему белый закрыт.
Видимо, жидкость по жилам
Мутная вяло бежит.
Время кончины наступит,
Будут его отпевать
Скрипом турецкие стулья,
Словно платформа, кровать.
Бог его душу не примет,
Тело земля не возьмет,
С хламом и утварью сгинет,
В памяти неба умрет.