Виктор Ростокин - Снежные обозы

– Я смертельно в сердце ранен!
Что за пуля – невдомек.
Кто стрелял? Я чую кожей…
Роковой настанет срок —
И тебя, братан, уложат.

Потому что президент,
Газ сибирский и железо,
Полицейский (бывший мент).
Им с тобой неинтересно!

Такая мода не прошла
Со времен Петра. Все так же
Мирским погублена душа —
Порочной гнусной блажью.

Откуда и зачем она
С оттенком гнойной гнили?
Не Бога ль самого вина?
Иль Люцефера? Или?..

Сказать нельзя наверняка,
Хоть стань к расстрельной стенке!
Мужик-поэт на мужика —
Поэта пялит зенки…

Тут третья лишняя, поди,
С волшебным нимбом Муза.
О, как о них ты не суди,
Пребудут с оным грузом

До истеченья лет земных,
До часа рокового.
О них… про них никчемный стих,
А надо б никакого.

Я долго думал, как мне лучше
Картину эту передать.
Запал мне в память этот случай,
Он долго будет волновать.
Другой, возможно б, не заметил,
Душою чуткою не внял.
Чу! То ли где-то плачет ветер,
Он словно что-то потерял.
В вечернем сумраке услышал —
Пел человек. Он шел и пел,
То средним голосом, то тише.
Поведать миру он хотел,
Что очень холодно, тоскливо
Его растерянной душе,
А быть надеялся счастливым
И восседал бы на плече
Друг-сокол… Песня удалялась,
С ней незнакомый мне казах.
И только ветра грусть осталась —
Он все еще блуждал в лугах.

Пьянка до пьянки. Кулак. Синяки.
«Русь!..» – ошалело орут мужики.

И сотрясаются избы окрест.
Новый в степи появляется крест.

Птицы на нем отдыхают порой,
А глубоко похоронен «герой».

Тоже орал до надрыва он: «Русь!..»
Русь… да она ведь не пиво, не груздь.

Не кулаки, на лице синяки.
Это не знают в Руси мужики!

Клич: «По последней, Ванюшка, налей!»
Кладбище – город открытых дверей.

Пробудились машины – эти монстры вонючие,
Замелькали, зафыркали, взяли полностью власть
Над домами, заборами (в лучшем, сказано, случае!),
Над тобой, надо мной, над природою – всласть.
Можно их бы не трогать, обойти стороною,
Мол, куда же деваться: прогресс есть прогресс!
А «Евгений Онегин» и «Над вечным покоем» —
К ним народ не являет большой интерес.
Мчат моторы по улицам, правят ими придурки,
Отморозки, бездельники и алкаши.
Кто-то станет из них неоплаканным жмуриком,
Не уйдут навсегда без невинной души.
Ведь от их верхоглядства другие погибнут —
Дети, бабушки, может, известный поэт.
Сплошь железная вся, неспокойная глыба
Перекрыла, закрыла уже белый свет.
Не боюсь, что мой стих на экспромт претендует,
Я боюсь, что железки опередят.
И тогда уж об этом никто не узнает,
Будет мир колесом сумасшедшим распят.
Пробудились машины. Пробудилось и утро.
В небе птицы. И в небе летят корабли.
Не добраться до Господа – высь возносится круто,
Никуда нам не деться от бедовой земли.
Будем тихо иль громко сползать по наклонной
В пропасть, где сатана пятки нам подпалит.
А наш мир (его кличем зеленым, исконным!)
От огня рукотворного прахом сгорит.

Шла утром в школу девочка,
Была ее коса
Короною на темечке,
Подкрашены глаза.
А куртка ее красная,
В заклепочках стальных.
Уж точно она в классе
Красивей остальных!
Но я ведь не Асадов,
Романтик никакой,
С сюжетом я бы сладил —
Загнул еще какой!
Настрой глубок и тонок.
Напомню, что она
Совсем еще ребенок
И потому смешна,
Нелепа (пусть отличница,
Нет пропусков у ней!)
В наряде экзотическом!
Приметнее, видней, —
Так мама посчитала,
Таков неверный взгляд!
А девочка шагала,
Нет, не вперед – назад!
Я наблюдал за нею…
О чем еще там речь!
Как можно поскорее
Догнать! Предостеречь!

Я на виду у пешеходов
Стою, читаю вслух «Псалтырь».
Пришли на Русь такие годы:
Куда ни глянь, беда… пустырь.

Друг другу стали все чужие,
Глаза от денег лишь горят!
Какая сила сокрушила
Духовный величавый сад?!

Я, приняв риск, с молитвой вышел.
Кто усмехнется: вот еще
Один со сдвинутою крышей!
Кто двинет кулаком в плечо!