Пеpелистаем вновь, и на ладони
Утихнет календаpь пеpекидной.
Опять бессмеpтье, месяц меpцедоний,
Тpинадцатый у pимлян, запасной.
Вновь уголки галактики глухие
Старинный озаряет канделябр,
Опять не умещается стихия
В очеpченный звездою календаpь.
Какие високосные отсpочки?
Какой pубеж? За кpайним pубежом
Судьба, смеясь, выпpастывает стpочки
Таимые земным каpандашом.
А меpцедоний, вспыхивая снова,
Поправками выравнивает вдpуг
Подрагиванье циpкуля стального,
Поспешно заключающего кpуг.
И меpкнут цифpы с их певучим ладом,
Когда стихом, ломающим стpофу,
Вослед за меpцедонием кpылатым
Хpомой февpаль кpадется за гpафу.
И сызнова – во мрак, меж искр, помарок,
Под матрицу двенадцатой стpоки,
Без вымарок, без мерок – в звёздный моpок,
В бессмеpтные миpов чеpновики.
– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —
***
Сижу я, как птица, на ветке зелёной,
Сижу хорошо, меж корнями и кроной.
Мне быть в положенье таком не обидно,
И сам-то не виден, и всё-то мне видно.
Какие проблемы? Свищу и воркую,
И гневаюсь даже, и даже дуркую.
Иметь девяносто? До ужаса просто.
Потом – шестьдесят. И опять – девяносто.
Но это – чуть ниже. А дальше… а дальше
Я петь не могу без надрыва и фальши…
Я тех, кто вверху, замечательно вижу,
Я тех, кто внизу, вижу очень подробно,
Я песней ни этих, ни тех не обижу,
Все Божии твари, и всем неудобно,
Одним за излишек, другим за недолю,
Я вижу родство их и тайную волю,
Я вижу всё то, что невидимо ныне…
Затем и сижу в золотой середине.
Сирень опять цветёт, сирень одолевает,
Сиреневый туман, сиреневый пожар,
Сиреневый бульвар под нами проплывает,
Сиреневый бульвар, сиреневый бульвар!
Всего лишь раз в году, всего один лишь месяц
Бушует над Москвой, так яростно нежна,
Вся в пене кружевных, раскрепощённых месив
Созвездий, листьев, крон цветущая весна.
И мы плывём по ней, нас жарко омывает
Кипенье пряных волн, входящее в разгар,
Сиреневый бульвар под нами проплывает,
Сиреневый бульвар, сиреневый бульвар.
Щемящие слова из юности повеют,
И песня зазвучит, и дальнюю грустцу
Навеет вдруг сирень, звезду склоняя ветвью
И наклоняя гроздь душистую к лицу.
Звезда горит всю жизнь, звезда не убывает,
Бессмертная сирень цветёт, как Божий дар,
Сиреневый бульвар под нами проплывает,
Сиреневый бульвар, сиреневый бульвар.
***
Сквозь инфракрасный луч стихотворенья
Шатнутся вдруг, как бурелом сирени,
Какие-то косматые миры,
Их нет в помине в звёздном каталоге,
Но все они со мною в диалоге,
И я не знаю правил их игры.
Что это? Морок, блажь, припоминанье
Того, что было где-то в мирозданье,
Прапамяти размытые слои?
…песок… щепа… сырой туман у речки…
Обмылки тулов глиняных… сердечки…
Забытые зверушки… человечки…
Я не был здесь. Здесь все они мои.
Миры дурманят. Зыблются в тумане
Огни былой любви, восставших знаний,
Свидетелей бессмертья моего.
Но лишь угаснет луч стихотворенья,
Вновь за окном лишь заросли сирени.
И здешний мир. И больше ничего.
***
Снега пласт то сед, то рыж.
Остров зимнего забвенья.
Ржавы два сквозных раненья,
Раны прошлогодних лыж.
В лесопарке шум и гам,
Танцы и частушки пылки.
Чьи порожние бутылки
Катит склон к моим ногам?
Я не знаю. Ты права,
Одиночество чудесно.
Объясняться неуместно
Как белела голова.
СОНЕТ, РАСШАТАННЫЙ ЗУБНОЙ БОЛЬЮ
Я хочу решать космические задачи,
А не оплакивать листок раздавленной мать-и-мачехи.
Но меня постигают неудачи,
Потому что я не знаю законов математики.
Мне хочется поставить перед человечеством задачи
Бессмертного свойства, извечной тематики.
Но меня постигают неудачи,
Ибо я не вполне освоил основы грамматики.
И я, со своим небольшим словарным запасом,
Могу и смею говорить не массам,
А нескольким сотням знакомых со мною,
Которые меня понимают вполне,
И в вину не поставят мне
Упоение болью зубною.
Читать дальше