Генрих Гейне - Лорелея (сборник)

И трепетна, и нежна,
Как тот поцелуй, что когда-то
Подарила, ласкаясь, она.

О, не клянись, целуй меня!
Не верю женским клятвам я.
Мне сладостны твои признанья,
Но слаще – пылкие лобзанья;
Они мои, я верю им,
А слово – только пар и дым.

Клянись, о, милая моя!
Тебе на слово верю я.
Когда к груди твоей прильну я,
Блаженству верю своему я,
Что будешь вечно ты моя,
И даже дольше – верю я.

Я не сержусь: простить достало сил,
Ты больше не моя, но я простил.
Он для других, алмазный этот свет,
В твоей душе ни точки светлой нет.

Не возражай! Я был с тобой во сне;
Там ночь росла в сердечной глубине,
А жадный змей всё к сердцу припадал…
Ты мучишься… я знаю… я видал…

Да, ты несчастна – и мой гнев угас.
Мой друг, обоим нам судьба – страдать.
Пока больное сердце бьется в нас,
Мой друг, обоим нам судьба – страдать.

Пусть явный вызов на устах твоих,
И взор горит, насмешки не тая,
Пусть гордо грудь трепещет в этот миг, —
Ты всё несчастна, как несчастен я.

Улыбка горем озарится вдруг,
Огонь очей слеза зальет опять,
В груди надменной – язва тайных мук.
Мой друг, обоим нам судьба – страдать.

Отчего побледнела весной
Пышноцветная роза сама?
Отчего под зеленой травой
Голубая фиалка нема?

Отчего так печально звучит
Песня птички, несясь в небеса?
Отчего над лугами висит
Погребальным покровом роса?

Отчего в небе солнце с утра
Холодно и темно, как зимой?
Отчего и земля вся сера
И угрюмей могилы самой?

Отчего я и сам всё грустней
И болезненней день ото дня?
Отчего, о, скажи мне скорей,
Ты – покинув – забыла меня?

Пел соловей, и липа цвела,
Приветно смеялось светило дня;
К себе на грудь ты меня привлекла
И, обняв, целовала меня.

Угрюмо туманился солнечный лик,
Листы опадали под хрип ворон;
И холоден был расставанья миг,
И ты мне отвесила светский поклон.

Когда-то друг друга любили мы страстно…
Любили хоть страстно, а жили согласно.
Женой ее звал я, она меня мужем;
День целый, бывало, играем, не тужим.
И Боже спаси, чтоб затеяли ссору!
Нет, всё б целоваться – во всякую пору!
Играть наконец мы задумали в прятки
И в чаще лесной разошлись без оглядки.
Да так-то сумели запрятаться оба,
Что, верно, друг друга не сыщем до гроба.

Фиалки синих-синих глаз,
И розы щек ее как атлас,
И лилии рук и посейчас
Цветут, но сердце – вот оно
Увяло, высохло давно.

К устам моим устами
Прильни, подруга, тесней!
Меня руками, ногами
И телом гибким обвей.

Так с силою неземною
Охвачен, обвит, пленен
Прекраснейшей в мире змеею
Блаженнейший Лаокоон.

Не верую я в Небо,
Ни в Новый, ни в Ветхий Завет.
Я только в глаза твои верю,
В них мой небесный свет.

Не верю я в Господа Бога,
Ни в Ветхий, ни в Новый Завет.
Я в сердце твое лишь верю,
Иного бога нет.

Не верю я в духа злого,
В геенну и муки ее.
Я только в глаза твои верю,
В злое сердце твое.

Когда в гробу, любовь моя,
Лежать ты будешь безмолвно,
Сойду к тебе в могилу я,
Прижмусь к тебе любовно.

К недвижной, бледной, к ледяной
Прильну всей силой своею!
От страсти трепещу неземной,
И плачу, и сам мертвею.

Встают мертвецы на полночный зов,
Несутся в пляске, ликуя,
А нас могильный укрыл покров,
В объятьях твоих лежу я.

Встают мертвецы на последний суд,
На казнь и мзду по заслугам,
А нам с тобой хорошо и тут,
Лежим, обняв друг друга.