Анна Брэдстрит - Поэзия США

Чья-то девчоночка — сорок чьих-то девчоночек,
одинаковых в красном трико, образующих
арки, подковы и пирамиды, — сорок
девчоночек шоу, голоножек, лошадок,
лягушат.
Как легко сочинить слезливую историю о том,
какая она была и какая теперь — и как
лепестки летели на черные волосы в июне.

Пусть огни Бродвея бросают блестки и
брызги — и такси протискиваются сквозь
толпу, когда шоу окончилось и на улице
начинает темнеть.
Пусть девчоночки смоют краску и съедят свои
полночные сандвичи, путь им видятся сны
до утра, допоздна, долго-долго, после
утренних газет и тележки молочника и —
Пусть им долго снится все, чего хочется…
нюнь… где-то там, на железнодорожной
линии Эри… дикая яблоня… белые
лепестки.

Летом трава испытывает боль и шепчет.

Она чего-то ждет;
она поет и взывает; она изливает свои
жалобы
Звездам, мерцающим в вышине.

Дождь слышит; дождь отвечает ей;
дождь надвигается медленно;
Дождь увлажняет лицо травы.

Может быть, он верит мне —
Может быть, нет.
Может быть, мне пойти за него —
Может быть, нет.
Может быть, ветер в степи,
Может быть, ветер над морем, может быть,
Кто-нибудь где-нибудь, может быть, сумеет
сказать?..

Я положу голову ему на плечо,
И, когда он спросит меня, я скажу: «Да».
Может быть…

Вы стали мифом, профессор:
Ваш мягкий голос,
Ваши книги, теории,
Уклончивые заячьи повадки,
Академический головной убор
И средневековая тога.

Кто бы мог подумать, профессор!
Вы, такой забывчивый и рассеянный,
Вы, который, стукнувшись о дерево лбом,
Вежливо говорите: «Ах, а я думал, что вы дерево» —
И проходите дальше, рассеянный и забывчивый.

Это вы, мистер Аттила? Как вы себя чувствуете,
Снаряжая заряды всесокрушающей силы?
Неужели это вы — атомщик-практик?
Неужели вы отказались от ваших абстракций?
Ведь это вы, мистер Аттила, недавно сказали:
«Простите, но, кажется, нам удалось добиться
некоторых результатов
В понимании остаточных свойств радиации
атома».

Грязные контуры города удлинены.
Дома и кварталы тянутся милями.
Громкие грузовики развозят утренние газеты.
В ночных клубах танцовщицы кончили танцевать.
В кабаках квартеты импровизируют «Покажи мне
путь домой».
Солдаты и моряки ищут улицы и номера домов.
Ночные вахтеры на полдороге между полночью
и завтраком.
Глянь в окно: если считать с вечера, то уже поздно.
На юге, голубом, как голубиное яйцо,
Облака принимают лунные ванны.

В начале апреля деревья
просыпаются после зимы,
и зелень ползет по ветвям.

В начале октября деревья
вслушиваются в стоны ветра,
оплакивающего листву.

На лицо реки по ночам
падают россыпи звезд
и молчание летних цветов
над движущейся водой.

Приди, чистая, с сердцем ребенка.
Смейся, как груши на летнем ветру.
Пусть дождь на крыше звенит, как песня.
Пусть все написанное на твоем лице
будет июльским запахом яблонь.

Дымка над этими далями улетает Бог знает куда.
Солнце их выстилает красноватым золотом вечера,
у него серые глаза матери, баюкающей ребенка.
Синее небо на стоге сена вдали улетает Бог знает куда;
Желтый прах покрывала над полем Эмиля Хокинсона,
Красноватые ребра света, подхваченные каркающим
вороньем, —
Эти тоже проваливаются на Запад, Бог знает куда.

Когда рыбки говорили
их слова были алы

они встретились в чаше
золотистого воздуха

они гнулись дугой
семицветной радуги

они плавали в гроте
одном из тысяч гротов

и водили хвостами
в зеленопером прахе

Рука листает страницы.
Страницы ложатся в свиток.
Было время, когда Америки не было.
Потом появилась на свитке ранняя
Америка, страна начинаний,
рождался американец.
Потом появилась теперешняя Америка,
она ищет и обретает, скорее ищет,
чем обретает, в вечных поисках
пути меж грозой и мечтой.