Анна Брэдстрит - Поэзия США

Помню деревьев прохладные руки,
Парка Оленьего яркий покой.
Дружества старого робкие звуки
Чудятся мне после долгой разлуки —
Голуби так прилетают домой.
И шептал напев и плыл,
Давнюю таил он власть:
«Юнги страсть, как ветра страсть,
Незнакома ты с печалью…»

Помню то вспышки немых озарений
В жарком мозгу, то сомнения страх.
Частью то смелые были прозренья
Взлетов безумных моих и падений,
Частью желаний томительный прах.
В памяти моей все плыл
Тот напев, таивший власть:
«Юнги страсть, как ветра страсть,
Незнакома ты с печалью…»

Многое есть, о чем лучше молчать.
Много есть тайных, возвышенных дум!
Много есть мыслей — и стоит начать
Их бесконечную нить, как скрывать
Слезы велит рассудительный ум.
Голос песни плыл и плыл,
И таил он рока власть:
«Юнги страсть, как ветра страсть,
Незнакома ты с печалью…»

Странны теперь мне твои очертанья,
Город, в короткие встречи с тобой.
Сладостен воздух в минуты свиданья —
Платит целебной и благостной данью
Старому городу ветра прибой.
И в качаньях мерных плыл
Тот напев, таивший власть:
«Юнги страсть, как ветра страсть,
Незнакома ты с печалью…»

В парке Оленьем все та же прохлада.
Сердце стремится навстречу мечтам
И средь видений минувшего радо
Снова пройти днями вечного сада,
Чтоб с своей юностью встретиться там.
И в повторах рощ все плыл
Тот мотив, таивший власть:
«Юнги страсть, как ветра страсть,
Незнакома ты с печалью…»

На борту «Камберленда» у входа в залив
Мы стояли, готовые к бою,
И к утру барабана тревожный призыв
Прокатился вдоль скальной гряды
И у самой воды
Был подхвачен трубою.

И, завидя дымок сквозь рассветный туман,
Знали мы — из далекого порта
Приближается к нам броненосец южан:
Неуклюжим железом обшит,
Испытать он спешит
Прочность нашего борта.

С тяжким хрипом, надрывно и часто дыша,
Подступает стальная громада,
И в мгновенье одно наши мачты круша,
Смерть из каждого пышет ствола,
Все сжигая дотла,
Как дыхание ада.

Но и нам не к лицу оставаться в долгу:
Счет собратьям теряя убитым,
Мы ни в чем уступать не желаем врагу,
И в ответ на неистовый град
За снарядом снаряд
Бьет по кованым плитам.

«Бой проигран! Долой опозоренный флаг!» —
Нам изменник сигналит надменно.
«Нет, — кричим мы, — скорее погибнет моряк,
Но не сдастся на милость врага:
Честь ему дорога,
А свобода — священна!»

Но, как чудище черное древних легенд,
Навалился он грудью железной,
И на дно, содрогнувшись, ушел «Камберленд».
Только эхом в дали грозовой
Грянул залп громовой
Над сомкнувшейся бездной.

И когда занялся над равниной седой
День для новой, решительной битвы,
Колыхался, как прежде, наш флаг над водой,
Ветерок, ощутимый едва,
Доносил нам слова
Поминальной молитвы.

О сердца, что в бою обрели свой конец,
Вы не зря покорились пучинам,
О земля столь отважных и пылких сердец,
За измену поплатится враг,
И победный твой стяг
Станет снова единым!

На стенах дома, где живет старик,
Изображенья — сокол, лань, борзая;
Из парка жаворонка песнь живая
Влетает в дом, а с нею солнца блик —
Через витраж — и тьма уходит вмиг,
Мерцанью стекол пестрых уступая;
Старик смеется, пенью птиц внимая,
И пишет строчку. Труд его велик —
Он, этот бард зари, создал рассказы
Кентерберийские; сродни деннице
Его стихи, ведь в книге я слыхал
Крик петуха и звонкие проказы
Небесных птах и на любой странице
Цветов и пашни запах я вдыхал.

Провалы улиц городских бездонных,
Где жизнь людская хлещет через край;
Повозок грохот; клич зовущих в рай
Солдатских горнов; моряки в притонах.
С судов, забытых у причалов сонных;
Звон с колоколен; крики, ругань, лай,
Земная грязь и, как бы невзначай
Сюда попавший, запах роз холеных!
Картину эту вижу, как открою
Том всех и вся затмившего поэта,
Который высшим Музами избран;
У Ипокрены с лирой золотою
Усажен он на троне Мусагета,
Священным лавровым венком венчан.

Бессмертно-юный, спит Эндимион [29] Эндимион — имеется в виду герой одноименной поэмы Джона Китса (1795–1821), в которой Древняя Греция изображается как золотой век человечества. ,
Все в этом сне — и мука, и отрада;
Над пышной рощей — яркая лампада —
Луна, всходящая на небосклон.
Мир соловьиной песни упоен,
Но среди лета в воздухе прохлада;
Увы! пастух навек покинул стадо,
В тростник умолкший не подует он.
И я на белом мраморе читаю:
«Под этим камнем тот, чье имя было
Написано на волнах». — Неужель?
Нет, я другую надпись начертаю:
«Смерть неокрепший пламень погасила
И преломила хрупкую свирель».