Анна Брэдстрит - Поэзия США

Снова и вспять
долгие волны ползут
и пеною мажут песок,
темень густеет, и море
вбирает тот траурный цвет,
который на женах надет,
когда их любви на свете нет.

Снова и вспять
нить порвалась и ослабла опять,
вниз и вверх и насквозь,
вот уже все соткалось;
узел завязывая, восхочу
друга, которому по плечу
пылкостью сердца пальцы отъять
от ненавистных кросен.

Мысли усталые
душу мою предают,
чуть я закончу труд.
Пальцы скорые, ткань соткав,
скорости дайте духу,
дух, разорви узор,
там, где цветы пестреют,
край синевы морской,
берег родной в морской синеве.

Ткань волшебной была красоты
особенно там, где пестрели цветы;
чары, что издали звали его,
ныне утрачены мною.
Счастье его я ткала,
нитью орудуя в раме,
ткала его славу и пламя,
я думала — кончен труд,
ждала, чтоб один был крут
из тех, кого прочь гнала,
чтоб грохнул он цепи дрязг
пленительнейшей из ласк.

Но каждый раз, как зрю
свой труд, я корю зарю —
хочется сохранить
узор сотворившую нить;
Афина мой дух жесточит
и в мозг мой копьем стучит,
и, словно струи дождя, летят
ее колесница и стрелы,
я вижу: вот падают копья,
вот мой господин идет,
как Гектор, идет владыка,
я вижу: он бьет в бою
блестящих соперников, крут, —
ничтожные в страхе бегут.

Ваш ум и вы — Саргассова трясина,
Лет двадцать Лондон вами проплывал,
В вас с кораблей попадали пустые
Идейки, сплетни, пестрые тряпицы
И прочий вздор — в уплату за услуги.
Великие умы искали вас —
За неименьем никого получше.
А вы — второго сорта. Что, трагично?
Нисколько. Сами вы боялись будней,
Единственного преданного мужа —
Один и тот глупел бы год от года.
О ваша выдержка! Я видел, вы
Часами ждете, не плывет ли кто.
Теперь вы сами платите за это.
Вы чем-то интересны. К вам заходят,
От вас уносят странные предметы:
Какой-нибудь трофей, чудну́ю мысль,
Никчемный фактик, сплетню, что приводит
К химерам мандрагоры, что-то там,
Что вроде бы и может пригодиться,
Да все не пригождается, не может
Занять свой угол, обрести свой час:
Какой-нибудь подсвечник или идол,
Мозаика, янтарь или топаз.
Вот ваше достояние; и все же
В старинном барахле морского клада,
Разбросанного меж подводных трав,
На разной глубине, в различном свете —
Нет ничего! Нигде нет ничего,
Чтоб было вашим.
Все же это вы.

Мой город, моя белоснежная возлюбленная! Слушай меня,
Моя нежная! Слушай меня, и я вдохну в тебя живую душу.
Заслушайся моею искусной свирелью!

Я знаю: это сумасшествие,
Ибо миллионолико угрюмое путешествие
Средствами городского транспорта.
Ни девы, ни умения играть, ни самое свирели.

Мой город, моя возлюбленная.
Иже еси дева безгрудая,
Иже еси нежность серебряной свирели.
Слушай меня, заслушайся мной!
И я вдохну в тебя живую душу,
И ты будешь жить во веки веков…

О поколение одетых со вкусом и живущих
без вкуса к жизни.

Я видел пикник рыбаков под солнцем,
Я видел их с неопрятными чадами,
Я видел зубастый их смех, слышал хриплые
их голоса.

И я счастливее вас,
И они счастливей меня,
И рыба плавает в озере и даже совсем нагишом.

Вас хвалили, книги мои,
потому что я был только что из деревни;
На двадцать лет отставал я от века,
и читатели были готовы принять вас.
Я не отрекаюсь от вас,
и вы от своего потомства не отрекайтесь.

Вот оно — без причудливых ухищрений,
Вот оно — без всякой архаики.
Взгляните, какое негодование.

«Неужель, — говорят, — такой чепухи
мы ждем от поэтов?»

«Где образность?
Где головокруженье от чувств-с?»

«Нет, вначале он работал намного лучше».
«Бедняга, совсем лишился иллюзий».

Вперед, дерзкие, голенькие малютки — песни,
Вперед, на одной ножке!
(Можно на двух, если вам больше так нравится!)
Вперед и пляшите бесстыдно!
Вперед с игривым нахальством!