Был сильный ветер накануне.
Асфальт после дождя подсох.
Я в детстве, помнится, в июне
едал черешню и горох.
Но лучше то забыть. Уж слишком
воспоминанья давят грудь.
Вчера купил сальца с излишком —
во что не знаю завернуть.
Сходить ли, что ли, за газетой?
Пройти тут остановки две.
Спустился вниз. Шестое лето
встречаю в хладной я Москве.
Какие девушки гуляют
по закоулкам и дворам!
Они томны, они витают
попарно, группкой к облакам.
А мне так видится изнанка
всего, на что бы не взглянул.
Водитель хмурый за баранкой
мне словно брату подмигнул.
Ребёнок корчится от боли,
а мамы уж простыл и след.
Я жизнью, в общем-то, доволен,
хоть думаю, что Бога нет.
Я из прохладного подъезда
шагнул на адский солнцепёк.
В июле даже гений – бездарь,
если не пьёт он квас иль сок.
Но денег нет, чтоб выпить сока
прохладного как буква Щ.
Да и потом – одна морока:
попьёшь – захочется борща.
Прищуренными я глазами
обвёл колышущейся жар.
Вон там, за ближними кустами,
щенок бездомный пробежал.
Он тоже от жары тоскует
и потерялся как и я.
И видно тоже не ворует,
раз рёбра уперлись в края
его облезлой жёлтой шкуры.
Но тут он странно заглянул
в мои глаза. Одной фактуры
мы были с ним. Я протянул
к нему ладонь, но он отпрянул,
насторожённо зарычал,
прочь побежал и вот уж канул,
а я за хлебом побежал.
Усыпал первый снег сегодня
асфальт, деревья и кусты.
Я у окна стоял, как сводня
своих грехов и чистоты.
Я помню, мне открылись двери
в мир, где струилась чистота.
Но, кажется, чрез две недели
разлад случился, и мечта
став знаньем, скрылась в подсознанье.
Остался в сердце пустоты
объём. А снег – напоминанье,
он образ, символ чистоты.
Так я стоял и думал. Всё же
приятен сердцу первый снег.
И каждый ощущает то же,
что я – таков уж человек.
А если так, то есть надежда,
что всё это придумал Бог.
И пусть сегодня я невежда,
быть может, завтра я пророк.
Я засмеялся. Слишком точно
я знаю механизм игры.
Не верю я в любовь заочну,
устал от этой я муры.
3—20 июня 1993 г.
Здесь нет таких очередей,
как в Симферополе. За хлебом
я вышел. Улочкой своей
побрёл под синим чистым небом.
Татарские кругом дома.
А там, внизу, мечеть. Как тихо.
Природа говорит сама:
живи себе, не зная лиха,
ты в Евпатории. Ну что ж,
я и готов, но платят мало
мне на работе, так что дрожь
берёт от злости. У вокзала
морского дети, рыбаки
притихли, глядя на природу.
Я лебедей кормлю с руки,
а мой сосед глядит на воду.
На набережной хорошо.
Тепло. На небе нет ни тучки.
Я сделал верно, что пришёл
сюда. А эти закорючки,
что волнами зовутся, мне
напоминают, что недавно
я был ребёнком, и оне
вот также набегали плавно
на берег влажный. Но, увы,
не возвратить того, что было.
Ну и не надо. Головы
не стоит вешать мне уныло.
Жизнь только жизнь. И сверх её
стоит один весёлый разум.
На набережной хорошо —
НАСКОЛЬКО ЭТО ВИДНО ГЛАЗУ
Подул холодный ветерок.
На небе появились тучи.
С ладоней отряхнув песок,
я встал с песка и думал: скучен
вид непогоды. Побыстрей
домой что ли пойти? Там всё же
занятье есть…
…
Как холодно и склизко. Быр-р!
Который час? Лишь пятый. Скоро
совсем стемнеет. Сердцу – мир,
желудку – голод. Лютый ворог
мне пожелал бы лучших дней.
Действительно, что за убогость.
Какой-то старый дуралей
у магазина чистит ноготь
отвёрткой. Он-то не поймёт
моей печали. Впрочем, я-то
могу держать, когда придёт
час Правосудья, как за брата,
ответ за этого хрыча.
А, впрочем, он иного сорта.
Он, может, верит в Ильича,
а я не верю даже в чёрта.
Как ночь черна. Ни фонаря
зажжённого. Вот это город!
Как видно, не желают зря
безлюдье освещать. Я молод
в такие ночи. Вот сейчас
на небо звёздное гляжу я
и думаю, в который раз,
как мир огромен. И живу я,
быть может, только для того,
чтобы Творцу сказать:" О, Боже!
Я часть лишь дела Твоего,
но я иль мне подобный может
воздать хвалу Тебе. Когда б
Ты вразумил меня. Я мерю
иною мерой жизнь. Я слаб
и потому в Тебя не верю…»
Читать дальше