Анастасия Ростова - Русские бабы

Был ураган. И бабушка летела,
как бабочка летит через поля.
Её крутило в небе и вертело.
«Ой, батюшки, неужто это я?»

Платок цветастый ситцевый трепало
и космы облаков над головой.
«Не потерять бы новые чувяки,
рублёвые, с опушкой меховой».

Зачем она, во сне ль моём возникла,
Явилась в неустроенность, бардак?..
И к облаку привязанная нитка
не сдерживала воздуха атак.

Внизу, как щепки, плыли сухогрузы
в стремнине, отливавшей синевой.
И видно было белые рейтузы.
«Ах, Боже мой, сыночки, Боже мой».

Сама себя порочила – разиня!
Народ её историю трепал,
что разные широкие резинки
сверкнули на коричневых чулках.

Да если б титул ангельский, вселенский
да крылья, как у птицы, за спиной.
Она ж летела так по-деревенски,
нелепо, над Семёновой горой.

С округлою хозяйственною сумкой,
где пачка чая, сахар да батон.
А сколько было хохота и шума,
и злыдней, и зевак со всех сторон…

«Наверно, это бабушка к погоде!
К дождю и снегу! К повышенью цен!»
«Приметы есть, что мор пойдёт в народе,
хотя не сообщал Гидрометцентр!»

Я бабушке протягиваю руку
в небесный безоглядный окоём.
Ты, бабушка, держись за жизнь, за сумку.
Авось всё сон, авось не пропадём.

Кошка – это сфинкс садовый.
Занята спонтанным делом —
спит, привязанная к дому
шерстяным кошачьим телом.

Или смотрит, не мигая,
как плывёт по небу мимо
скумбрии святая стая,
язь, архангелом хранимый.

Видит всплески волновые
и себя над белой чайкой.
И медуз в сети печальной,
на пути к печам Аида.

А потом идёт к коленкам,
чтобы притчу промурлыкать,
как же сладко в мире пенном,
где ей чайка ловит рыбок.

Жизнь истончилась до толики.
Полон грехов орех.
Я ж подаю алкоголикам.
Вижу – им хуже всех.

Не без амвона со свечками,
злата на куполах —
без тепла человечьего
бытность вся порвалась.

Вижу – с тщедушной малости
счастливы – ё-моё!
Может, в горе и в радости
за здоровье моё

выпьют из рюмки отколотой,
в мировую грозу.
Может, глядючи с облака,
Боже, смахнёшь слезу:

«Архимандритовы стольники!..»
Жизни увечный край…
Боже, подай алкоголикам,
слабых не обделяй.

Я – баба, упавшая с воза,
кусочек загадочной тьмы.
Как русские наши берёзы,
летящая в небо из мглы.

Парящая в космосе звёздном,
как лодка на всех парусах.
По хляби дорог многослёзных
с соломинкой слов в волосах.

Я – баба, летящая в небо,
как вспыхнувший хвост НЛО.
И в руки надёжные мне бы
побольше, покрепче весло.

На скорости взмыть с паровоза,
что в грозную темень спешит.
Да будет полёт мой не познан,
как кр е мень кромешной души.

Так бабе, летящей, поётся
про речку, про лес, про холмы.
Простите, когда мне придётся
упасть на кого-то с Луны.

Я – баба, подвластная небу.
И делаю всё, что хочу.
Хочу и в колхоз не поеду.
Я лучше на Марс улечу!

Кто жизнь надломит легко и тонко,
кто вечно кается в маяте.
А я – украла себе ребёнка,
взяла и спрятала в животе.

Кому – улыбка, кому – ошибка.
Мир как взбесился, поднялся шум.
Я золотую поймала рыбку,
никем не званную, и несу.

«Как неприлично! Так не типично!»
А я всё выдумала сама.
Во мне гнездится семейство птичье
и просит хлебушка и зерна.

Вот и скачу я на ножках тонких,
на шпильках, в пёрышках, с хохолком.
А мир кривится, а мир хохочет:
«Не Богородица! С ветерком!»

«А как всё будет?.. А что ей светит?..»
«В хлеву рожать ей!.. Закрыть роддом!»
А я же птица – сижу на ветке —
не предъявляю святой диплом.

«А где Иосиф?.. А был Архангел?..»
«А замуж выйти ей не с руки?..»
Сопит в две дырочки милый ангел.
Какие всё же вы мудаки.

Моя проблема, а всем дилемма.
Содом, Гоморра, Армагеддон…
А в Вифлееме, в душистом сене,
коровой пахнет и молоком.