Анастасия Ростова - Русские бабы

Не своим, а чужим,
коль своими судьба обделила.
Нитка жизни спешит,
что давно померла, позабыла.

Месяц, будто, январь,
воскресение дня выходного.
В печке, в вольной, стоят
караваи большие ржаного.

Свет от утречка свят,
сквозь герань пробивается резкий.
На окошках хрустят,
инда снег по зиме, занавески.

Из деревни, из всей.
На показ ришелье вырезное.
В Елизарово ей.
Припасла накануне сувои.

Только хлебу остыть.
А кукушка молчит. Эка жалость.
Видно, встали часы.
Вот и «Утро в бору» задержалось.

В сени выйти дока.
Нынче дух, аж зашлось, осязаем.
И отколь облака
на приступок крыльца наползают?..

После этой долгой спячки,
Сна в слепой зиме медвежьей,
Вышла я на снег горячий,
Лёд перчёный семисвечный.

И в период всехней линьки,
В поселковом магазине
Встала за солёной килькой
В очереди, посредине.

Для семи голодных кошек —
Сфинксов, спящих на окошке,
Продавец, продай на грошик
Горстку кильки в чёрной крошке.

В дивном марте, в этом веке,
Мир и килька да прибудет!
Кошки тоже человеки.
Кошки – мартовские люди!

Всем видна с небес парадных,
Я топчу снега земные —
С килькой, хлебом, псом патлатым
В марте, в эти выходные

На тропе спляшу слоистой
В ботах дырчатых, сюрпризных.
Распалиться, просолиться —
Вот она – соль нашей жизни!

Из избы несу в корыте
Горы тряпные, отжатых
Простыней белёных кипы,
Занавесок мятый бархат.

Глубоки снега по марту.
Облака, в них Солнце светит.
А бельё-то вешать надо,
Чтоб проветрил ткани ветер.

Чтоб от смерти до бессмертья,
Въявь, их сквозь ветра продули,
Провертели в круговерти
Мировой небесной бури.

Над ноздрястым настом марта,
Над малин седой тесьмою,
В бархатных кистях косматых
Обдаёт меня весною.

Как шагну назад снегами,
Облаками неба, Рая —
Провалилась, ровно камень,
Грубая, насквозь земная.

Он надувной воздушный шар,
мой мир. И я лечу.
Смеются, глядя стар и мал
на сей небесный чум.

Из неизвестных я пород.
А шар – из лоскутов.
Тряпичный дом, где будет род
сиять сквозь тьму веков.

Хоть много не скажу я слов,
но я в Его руке.
Меня ваял Андрей Рублёв,
мазнув лишь в уголке.

Да, я чумная и черна.
Но смел мой Божий дар.
С сожжённых досок я сошла.
Пожёг мой мир пожар.

А я и с чернью в серебре
твержу, что я в Раю.
И вижу – что есть на Земле.
Что вижу, то пою.

Качает волны Океян,
А попросту – Ока.
Стоит Апостол, осиян,
В обличье рыбака.

Высокий, в лодке золотой.
А звёзд над ней не счесть.
И над бегущею волной
Забрасывает сеть.

Вся в серебре блестит вода,
Так рыбою полна.
Улов великий невод дал
Апостола Петра.

Пришли и щука, и карась,
Покорные судьбе.
И стерлядь бьётся тут, и язь
На лунном серебре.

Апостол Павел тянет сеть
Помощником ему.
И, чувствуя – там кто-то есть —
Порой глядит во тьму.

И вдруг из тьмы идёт корабль.
Огни зажёг дозор.
Он освещает смело даль,
Как местный рыбнадзор

И ставленник всея земли.
Он начал им грозить:
– Вы кто такие?! Как могли
Сетями тут ловить?!

Мы знаем здесь всех рыбаков,
Какие живы есть.
И арестуем весь улов,
И заберём мы сеть!

Тут рыба Язь вдруг молвит им:
– Сама я в сеть пошла!
Апостол Пётр и Павел с ним —
Святой Небес всея!

И эта сеть есть дар Небес,
Святых Синайских гор.
Но ей вовеки не владеть
Вам, грешный рыбнадзор!

Взглянули стражи с корабля —
А в небе Звёздный лес —
Святые светлые стоят
И смотрят все с небес.

Да сполохи играют там.
И видят мужики,
Как лодка плавно к небесам
Поднялась от реки.

Кого же брать на абордаж?
Ни сети, никого.
Луна на волнах, как мираж,
Сияние одно.

Большое море-Океян,
А попросту – Ока.
Здесь чудеса то тут, то там,
Где Божия рука.