Анастасия Ростова - Русские бабы

Когда бы понимать, что жизнь-то – небыль,
Да бытие, как книгу, созерцать.
То огород мой, в сущности, на небе —
Вселенной отдалённая полать.

Под перерубом, над белёной печкой,
Где в воскресенье, в вольной, хлеб пекут.
За решетом заборов наша речка.
У горбыля ряды моих капуст.

Вокруг стоят небесные избушки.
Большое древо – тополь в облаках.
А пёс ушастый, мокрый лезет в душу.
И бабочки садятся на рукав.

Вот соловей, в овражике, затенькал,
Проплыл архангел над домами, бел.
И добрый Бог зажёг в заречье свечи,
Чтоб старый тополь весь позолотел.

И хорошо так – пахнет свежим хлебом,
Подпочвенным, поджаристым, ржаным,
Хоть край земли как раз за этим древом.
А дальше – космос, прочие миры.

Годы, эпоху прожив,
будто ключик в защёлке замочной,
В явь расширяю, к закату бредущая, синие очи.
Вижу одно каждый день – колею заводского района.
Те же рябины, полынь и крапиву у нашего дома.
Бывший асфальт, без названия твёрдого,
улочку в тропах.
И ощущаю – как короток путь, что годами протоптан…
Облако местное. Выйду хоть раз, на прогулку.
Лермонтов гипсовый.
Гордо пройдусь, как звезда, переулком.
Детства взалкать попытаться,
хоть чем-то заполнить пробелы
Памяти, ставшей безмерно, от времени оного, белой.
С чувством потери,
как будто микроб я тщедушный в пробирке,
Внове постигну пространство,
где в прошлом мы, в детстве, бродили
Дружной толпой разновозрастной
или, как пить дать, не дружной,
Солнце закатное видеть, сходящее в грозные груды,
Или полоски черкавшее прямо на ватмане неба,
Взрыв шаровой над Окой,
что без рук и без кисточки сделан.
Где-то оставленный, к лучшему времени,
пламенно-летний
И позабытый, на гвоздике, в прошлом,
ушедшем столетье.
Что я хотела? Мы, чада, мечтали, живя предстоящим,
И никогда, это видно теперь, не в своём настоящем…
Где жив старик, одноногий,
что бабушкам валенки чинит.
В этом окне —
он меня вдруг цыплёнком двуногим увидит?
В тусклых очках на седой,
запотевшей советской резинке.
Как мимо окон гурьбой
мы сквозь вечер его проходили.
Дети сопливые – весь заводской
инкубатор кричащий,
Вишни ворующий через забор, за малиновой чащей,
Там, где канавы нарыли рябые и рыжие куры.
Дяденьку видя, бегу наутёк я, косматая дура —
К резвым мальчишкам, к шпане поселковой,
хоть плачь, привязалась.
Белой вороной лечу, и шнурок, западло, развязался.
Он же кричит, с костылём как с крылом,
как журавль одноногий.
…Медленно-медленно, вспомнив,
теперь прохожу по дороге
Дальше, к закату,
трескучей, в глухой тишине, киноплёнкой.
В кадре «Потёмкин».
И флаг прямо в небе мерцает… зелёный —
Тополь он местный – встаёт на пути —
дальнобойщик-дальтоник.
Детство прошло.
И сюжет в старых вишнях, за флагом, потонет.

Без страха и упрёка
по рытвинам дорог
от крова и до Бога
шагает Дон Кихот.

Его смешные латы
от поступи звенят.
Вокруг него все святы.
Лишь он один не свят.

Его взвели на царство,
и верит он, чудак.
Приемлет, как богатство,
он шутовской колпак.

Ни замка, ни чертога,
но счастлив Дон Кихот.
Как скоморох у Бога,
он честно крест несёт.

Идёт-гудёт потеха,
позор на целый свет —
смешно, а против смеха
и заповеди нет.

Скажи – и ляжет грудью
за друга своего.
Отсвечивает грустью
улыбка у него.

Смеётся вся округа
над смелостью шагов,
он видит в монстре друга,
а в мельницах врагов…

И только на закате,
когда погибнет он,
печаль на всех накатит
со всех семи сторон.

И выскажут в финале —
погиб, мол, он не зря!
…Так люди распинали,
с потехами, Царя.

Цветами и венками
покроют хладный прах.
И с важностью восславят,
как светоча, в веках.

Пока же – злая ругань
летит ему вослед,
и заметает вьюга
его неровный след.

(стоя на камне, отошедшем
от обрамления постамента памятника)

Вот, Горький, бронзовый Максим,
тебе моя рука.
Сегодня рядом мы стоим,
как суть – два босяка.

Ты жил на этих берегах,
как я сейчас живу.
И в людях, ближних и врагах,
смысл жизни познаю.