Александр Кованов: 2020. Вне расписания…

И, не возмущаясь, ни в чём не переча,
работать двенадцать часов.
Домой возвращаясь, коротенький вечер,
упрятать от всех на засов.

Чему научились? Не ждать и не верить,
не брать, не давать, не копить,
не плакать, не видеть, не есть и не мерить,
не в меру по пятницам пить.

Чему научились? Терпеть нацпроекты,
растущие цены и власть,
что нас посылает, отнюдь, не по тексту…
Эх, тут бы в крамолу не впасть!

Чему научились за годы свободы?
За всё свыше меры платить,
кричать, что чиновники наши – уроды
и Западу фиги крутить.

Бывает так, что мы стихами
хотим всю правду изложить…
Из-под пера стишата-хамы
шипят как змеи: «Дайте жить!»

Бывает так, что человеку —
хоть морды бей, хоть песни пой…
Из-под пера стихи-калеки
идут, бредут больной толпой.

Бывает так, что единицы
готовы бить… И бить легко.
Из-под пера стихи-убийцы
кровавым щерятся клинком.

Бывает так, что нет покрышки
и не понять, где строчек дно…
Из-под пера стихи-воришки
текут как горькое вино.

Искать не буду виноватых
и глупо, может быть, мечтать…
Но очень хочется, ребята,
стихи хорошие читать.

Там, где кончаются рельсы,
где-то на грани земли,
вслед за командою «Целься!»
слышится краткое «Пли!»

Там, где кончаются вера,
совесть, надежда и честь,
каждому – страшная мера,
всякому – страшная месть.

Там невиновный виновен.
Если попался, то враг.
Страшен, жесток, хладнокровен
зверь кровожадный – ГУЛаг.

– Я расскажу всё, как было.
И не посмею соврать.
Тошно душе и постыло.
Страшно с грехом помирать.

Был я в Блокаду мальчонкой.
Вспомню едва ли сейчас
имя той самой девчонки…
Девочки, что я не спас.

Карточки я отоварил
и, возвращаясь домой,
девочку… Кажется Варю…
Встретил… Она с мостовой

силилась тщетно подняться.
Сил больше не было. Сил,
чтобы до дому добраться…
– Где ты живёшь? – я спросил.

– Рядышком здесь. На Шпалерной.
За угол только свернуть.
Но не смогу я, наверно,
снова осилить свой путь.

Может, поможешь? И маме
с братьями хлеб отнесёшь?
Если б могли они сами…
Ты же поможешь? Спасёшь?

Здесь полкило… И к тому же
карточки, вот… На январь.
Мамочке хлеб очень нужен.
Выручи, миленький! Шпарь

прямо под арку. Оттуда
будет калитка во двор.
Справа парадная будет.
Длинный такой коридор,

комната номер двенадцать.
Маму Наташей зовут.
Можешь входить. Не стучаться.
С нами соседи живут.

Я побежал… Неотвязно
мысль догоняла: «Домой
надо идти всяко разно.
Девочки нет. Я – живой.

Дома свои. Еле-еле
ноги таскают давно.
Вдоволь-то хлеба не ели.
Варе уже всё равно.

Вот наша улица… Только
спросит, естественно, мать:
«Хлеба откуда вот сколько?»
Значит, придётся соврать?..»

Вот наша улица… Только
вижу руины вокруг…
Маму и братика Кольку
бомбой убило… Испуг

тут же под сердцем смешался
с горем и страшным стыдом.
Долго ещё не решался
место покинуть, где дом

раньше стоял… Я не верил,
в то, что за этой стеной
нет ни квартиры, ни двери…
Нет больше мамы родной,

братика нет… Я остался
с хлебом за пазухой… Вор!!!
Я ж не хотел… Я старался…
Я же не крал до сих пор…

Сколько прожил я в подвале
даже не помню сейчас.
Как-то меня отыскали.
Кто-то меня как-то спас.

Были спасители рады,
слышать мой радостный плач…
…То, что прорвали Блокаду,
мне рассказал военврач…

Семьдесят с лишним годочков
стыдно смотреть на людей.
Нет больше силы! И точка!
Вор я! Убийца! Злодей!

Как только солнце заходит,
мне до утра не уснуть.
…Девочка Варя приходит.
Карточки просит вернуть…