Анатолий Енин - Еще не вечер

Она тоже одинока —
Лет как десять овдовела.
Муж покойный – парень дока! —
Был весёлый и умелый.

Он был смысл её и остов,
И она его всё любит…
Потому мне с ней так просто,
Потому – всё так и будет.

– А есть ли возраст у весны? —
Наивно ты спросила.
Допустим, вон у той сосны
Есть кольца на распиле.

Так что же нам, весну пилить?
А чем и как – кто скажет?
Не лучше ли её спросить,
Ты как, весна, со стажем?

Весна сказала нам в ответ:
– Я в тех живу, кто любит,
И сколько любите вы лет,
Вот столько мне и будет.

И, если чувству не остыть
В вас, верных и упрямых,
Я долго-долго буду жить —
До дней последних самых…

Реки-речки, сопки-горки
Да над крышами дымок.
Эх, российские задворки —
Дальнереченск-городок!

Он не гонит и не манит:
Не по нраву? – Хорошо! —
У перрона скорый встанет —
Три минуты – и пошёл.

По России таких – сотни.
В них доверились судьбе
Те, кто благ земных не отнял,
Цену зная сам себе.

Здесь и я корнями крепко
Врос. Мне дышится легко
И спокойно, что от предков
Лягу я не далеко.

Тишина вокруг… Недлинный
Гаснет день. И жмёт мороз.
Лишь с рычанием тигриным
Рвёт дорогу лесовоз.

Сегодня сказал ты: «Прости, ухожу…» —
И жизнь на земле прекратилась.
По скверу у дома уныло брожу,
Пеняю на жизнь – не сложилась…

Потом вдруг такая напала тоска!
На лавочку села и плачу.
Малыш лет пяти, отойдя от песка,
Вопросом меня озадачил:

– А разве и тёти большие ревут? —
И круглыми смотрит глазами.
– Не любит никто… не нужна никому… —
Вздыхаю в ответ со слезами.

Он рядом на лавочку молча присел,
Вздохнул с пониманьем – мужчина!
А я всё реву, уже голос осел
По этой плакучей причине.

Вдруг слышу:
– Не плачь! Ты грустить не должна.
Вон сколько людей – ты забыла?
А может, кому-нибудь ты и нужна,
Ведь ты не у всех же спросила!

Чтоб быть замеченным толпой,
В убогом одеянии,
Сидит на улице слепой
И просит подаяния.
Картонку, видную едва,
К ногам придвинул ближе,
На ней написаны слова:
«Мне трудно. Я не вижу».
Вокруг такая красота!
Весна бушует ранняя,
Слепец, с печалью на устах
Сидит, как изваяние.
Всё мимо, мимо праздный люд
Идёт своей дорогой,
И если даже подают,
То редко и не много.
Но вот к слепцу подходит он,
Который сердцем слышит,
Берёт с земли его картон
И что-то быстро пишет.
Бросает в шляпу горсть монет,
Потом, как можно тише,
Даёт слепцу один совет:
Поднять картон чуть выше.
И дальше нужный ему путь
Продолжил тот прохожий.
Но – гляньте! – люди подают
Уже щедрей, похоже.
И вот уже, пожалуй, нет
Того, кто отвернётся,
И в старой шляпе звон монет
Всё чаще раздаётся.
Сидит слепой и не поймёт:
Так что ж, на самом деле,
Мог написать прохожий тот,
Раз люди подобрели?
А если б видел – прочитал
Он, слов своих чуть ниже:
«Сейчас на улице весна,
А я её не вижу…»

С блинами, с песнями, с гармошкой
Приходит масленица вновь.
Сорвётся в пляс, ударит в ложки —
Взыграй, языческая кровь!

Закружит площадь – наступает
Веселья высшая ступень:
Прощай, зима! Тебя сжигают
В последний масленичный день.

И мы спешим, толпой влекомы,
Смотреть на то, как с давних пор
Косматой кукле из соломы
Выносят смертный приговор.

Уже подносит кто-то спичку,
И то-то радость детворе,
Когда зима, как еретичка,
Заполыхает на костре!

Метнётся пламя к небосводу,
И потаённо верим мы,
Что наши беды и невзгоды
Сгорают с чучелом зимы.

Вот и осень прильнула к окошку.
– Да живой я, живой, даже бодрый!
Видишь, сам убираю картошку
И воды ношу полные вёдра.

Правда, есть неприятная штука:
Память вдруг проявила коварность —
Забываю по имени внуков,
Зато помнятся долго лекарства.

А вчера померещилась вроде
Мне старуха с косою, в оконце —
Ну, здесь ясно как день, к непогоде,
Или бури какие на солнце…