Вячеслав Кислицын - Как просто. Книга стихов

А звёзды, холодные звёзды
горят, как дешёвые стразы:
кометы летят, белохвосты,
бросая на нас свои сглазы.
А ты углубилась в подушку,
и спряталась под одеяло,
и хочешь шепнуть мне на ушко,
что осень тебя напугала,

Что ветер стучит по карнизу
и сердце теряет отвагу,
что эра ушла коммунизма…
Подвинься – я рядом прилягу.
Не бойся, к луне убегает
пятнистая рыжая кошка,
луна облаками моргает
и тени бросает в окошко.

Шуршит одеяло бамбуком.
Откуда бамбук на Урале?
Ты слышишь – не слышно ни звука?
Мы страхи твои распугали.

Снег и Карлсон вернулись,
плюшки съела Фрекен Бок,
ты, прощаясь, оглянулась,
и клубочком колобок
покатился по дорожке,
проложив себе лыжню,
белой пылью сели мошки
на деревья в стиле ню.
И по первому сугробу
ходит, бродит Винни Пух,
ловит ртом в свою утробу
этих лёгких белых мух.

Ты бросаешься снежками
и стихами наизусть,
лето где-то на Майами
заблудилось,
ну и пусть.

Солнце брызжет тёплыми лучами.
Серый, серый прошлогодний снег
под твоими тает каблуками
в переулке там, где шесть аптек.

Ты идёшь навстречу мне, родная,
а походка – прямо от бедра:
точка, точка, плюсик, запятая,
крестик, нолик – глупая игра.

И летит в меня весенний ветер,
чтоб тобою голову вскружить.
Шесть аптек? Зачем? Афиши светят —
предложил нам кто-то долго жить.

Ты подошла, пахнула косметичкой,
Снёс череп напрочь дерзкий аромат,
Как будто кто-то в сердце чиркнул спичкой,
Но, к счастью, я уже сто лет женат.

Сто лет женат, столетье – это вечность,
Прожить столетье, в целом, не вопрос.
И, потеряв давно свою беспечность,
Я берегу свой любопытный нос.

Ты так юна и так свежа, как утро,
Прекрасной самой раннею порой,
А я испорчен древней «Кама-Сутрой» —
Наукой книжной, ставшею игрой.

Подумал так, а бес ребро щекочет,
И над душой навязчиво стоит,
И отпускать уже никак не хочет,
И пальцем струны в сердце шевелит.

Звучит аккорд, мои желанья юны,
Твоя симфония – уже во мне,
Как Паганини, рву от страсти струны,
Могу сыграть и на одной струне.

Снять с тебя последнюю рубаху
и одеть последнюю свою?
Но рубаху Бог не дал монаху —
в черной рясе у икон стою.
У икон стою и что-то сто́ю,
пальцы в щёпоть, трепетность руки,
Николай Угодник надо мною,
я несу к нему свои грехи.
Хоть в душе молитвами безгрешен
и блюду монашеский стандарт,
но несет, несёт меня на стрежень
вольный ветер и весенний март…

От ноты «До» до ноты «Си» —
весь нотный стан, как стан девицы,
капель с карнизов голосит,
и эту песнь разносят птицы.

Кошачий март ревёт у крыш —
люблю я в марте песню эту,
под снегом мирно бродит мышЪ,
коты забыли про диету.

А я ловлю твой дерзкий взгляд
с такой туманной поволокой.
И ночью сон – все сны подряд,
твоей заполнены морокой.

Солнце светит. На пригорке
у берёз, в тени ветвей,
в муравейнике, из норки
вылез рыжий муравей.

Улыбнулся миру рыже,
удивился, что весна,
что берёзка так бесстыже,
без листвы стоит стройна.

Верба почки приоткрыла
щекотать пытливый нос
(в нём всё знание и сила),
и воскрес Иисус Христос.

Идёт весна, идёт весна.
Идёт весна со мной под ручку,
Гулять с ней будем дотемна
И прогуляем всю получку.

И прогуляем эту жизнь
И жировые накопленья.
Продлись, мгновение, продлись!
Ты стоишь этого, мгновенье.

Очарование твоё
Пускай идёт по жизни с нами,
В квартире с видом на житьё
Дурными не тревожит снами.

Сегодня просто не до снов,
Не время спать с весной под утро,
Когда совсем не нужно слов…
Без слов понятно всё как будто.