Вячеслав Ладогин - Спички

Корона покатилась наземь, плюс
Парик, плюс голова. Печально.
Как говорится, машинально
Дантист времён вскрывает свежий флюс.
Я, воля ваша, не влюблюсь
В такое действо, барин, хошь, серчай, но
Чтоб с бор-машиной?.. Я?.. Орально?..
Мечтал?.. Да упаси, Иисус!
А кстати: Пушкин (поделиться
Невмочь) когда «О. Е.» писал,
Не бок сонета обкусал,
Врёшь! – растянул строфу «Фелицы»,
И получилось у него
В строфе – сонета волшебство.

А вот Шекспира хлебом не корми,
Дай поиграть в прощания, невстречи,
В «иных уж нет», чтоб ноги класть на плечи…
Досилясольфамиредореми…
Занудно, что осталось в русской речи,
Вдолбить, как школьник, в гамму из семи
Богатырей с флажками: прочь из сечи,
Царевну в гроб: мы плачем, подремли.
Прости меня, глазастый истукан,
Ты слеп. Ты глух, ушастый. Ты носат, но
Не дышишь. Кто перед тобой склонён,
Тот глух, тот слеп, тот бездыханен сам,
Темно и вяло пишет… ну и ладно,
Катюша, май настал! Проснись, пойдём!

Теперь в России, Катя, как всегда:
Май, подбоченясь, выглядит июнем.
Увы, гэбня. Что ж, эти господа
Утонут, как покачественней плюнем.
Изюбрь пьёт. С губ падает вода.
Кто жаждал, и кто – пьёт, бывает юным
В момент глотка, как будто навсегда.
Сцепились тучки строем златорунным,
И смотрят, как бараны: самолёт.
А мы-то, Кать, как Гавриил с Пленирой,
По парку бродим, я, естессно, с лирой,
И дуб, и белка песенки поёт.
Хоть липа не цветёт, лес мёдом пахнет,
Дыши, Кать! Пусть Чубайс над златом чахнет.

Так грифелем, охочим до портрета,
Хоть спору нет, не воду пить с лица,
Я как изобретатель колеса
Опять обрисовал любовь поэта,
Всё вышло по Лескову, Кать: краса
Природы совершенство… Песнь допета.
…А если ты разлюбишь, я Творца,
Как за любовь, восславлю и за это.
На Беатриче не было венца,
Суровый Дант не презирал сонета.
Не памятник из злата и свинца,
А лёгкая цветочная пыльца
Осядет со шмелиных лапок где-то,
Где всем баранам клевер и роса.

Золотая осень молчит.
Золотая осень горчит.

Где же ты, мой друг, где же ты?
Липовые ветки желты.

Паром изо рта вечерок.
Холодок, звезда, ветерок.

Липовый холодный настой.
Воздух пуст, до дна испитой.

Где же ты, мой друг золотой?

Я в эпицентре шахматных фигур
Встал во плоти. Звать небеса на помощь,
Прекрасно зная нрав, и поступь тур,
Коней, ферзя, знать, что король за овощ, —

Судьба моя. Ты скажешь: «балагур», —
Оставь, прошу, определенья обочь.
В живой груди стучит не каламбур,
Я, Слава, не пластмассовая сволочь,

Сквозь маску не коснуться небу – щёк,
Я выбросил поэтому забрало.
Я человек, мне умереть – в свой срок,
Что б там – у белых с чёрными – не стало,

Пусть движет человеками рука,
Беспечен путь мой в пальцах игрока.

Притяжение неба сильней, чем воды, мой Григорий.
Оттого настоящий ныряльщик не падает вниз.
Ты бы счёл эти строки набором пустых аллегорий,
Если б адреса не было. Ну же, признай, не ленись.
Я ж тебе предлагаю взять зеркало и отразиться.
В облаках нет кругов от нырянья… так что ж, что их нет,
Прыгнуть нужно. Но – ласточкой. Просто подумай: «Я – птица»,
И смотри прямо под ноги, в тучу, приблизь её взглядом… Привет.

Ничего не изменится: дно тебе неба знакомо.
Мы на нём родились, мы на нём, полагаю, умрём,
Но увидишь, что первая мысль твоя будет: «Я дома.
Мне так сладко дышать на Неве без аптек с фонарём».
Обрываю письмо, извини, не терплю излияний,
Кроме них же всё сказано, так что, надеюсь, зайдёшь.
Небо можно простое, совсем без светил и зияний.
Лучше, чтоб было сухо и ясно. Но хочешь – и в дождь.

Не «крестьянские дети», советские…
Не Россия. Но что? Но Союз.
Не Катенины-пушкины, детские
Фольклористы, чьих слов я боюсь,