Вячеслав Ладогин - Спички

22. Меня на пирах угостили отборною желчью,
Мне уксуса налили полную чашу.
23. Что им пожелать?
Да будет их пиршество им же охотничей сетью,
Расплатой, жестоким силком посреди их стола.

Припев :
24. И, поражены слепотой, пусть глаза их погаснут.
Хребты их согни, Вседержитель, навечно крюками.
25. Пусть ярость на них пролитая, ожжёт их ужасно,
Дворы опустеют, дома пусть полны мертвяками.
26. За то, что когда Ты карал, как шакалы, пинали
Они, и, когда уязвил, – расширяли мне раны.
27. Солги им на ложь, чтобы правды вовек не вкушали!
Сотри их из книги живущих людей, ввиду того, что – обезьяны! —
И нечего их поминать меж святых.
28. Я же – нищ,
И вот пострадал, подлежу, вероятно, спасенью.
Восславлю же Грома Живаго, подо чьей укрываюсь я сенью!
Что́ юный телец с бугорками рогов и копытцами? —
Не пища в сравнении с песней, сладчайшей из пищ.

Припев :

29. Пусть, видя меня, оборванцы светлеют лицами,
Пусть молятся, просят – душа моя тем оживает.
30. Ведь слышит убогих наш Свет и колодников сердцем прощает.

Припев :

31. Хвали Его небо, хвали его, суша и море,
32. За то, что спасёт он Цыйон, города восстановятся вскоре,
Поселятся Грома наследники в них,
В потомках Господних рабов, в сердцах их всё тот же родник
По имени Свет – будет бить,
А значит, что в городе Грома им – быть.

Будь я режиссёром, короткометражку б я снял,
Вложив в неё всё содержание сирого сердца:
И в кадре – одно серебро среднерусского дня,
Длина? – Две минуты. Сюжетец? – почти без сюжетца:

Нашивка, что ранен. Сержант отворяет калитку.
Некрашеный дом, бузина, на калитке кольцо.
Дам я ему лет двадцать пять – двадцать восемь навскидку;
Мешок его пуст, зарыжело цевьём ружьецо.

Собака с баранкой на месте хвоста приседает,
И пасть разевает, и блещет на солнце слюна.
«Хоть, может напиться дадут – так же в книжках бывает —
Мать, может, там, или вдова, и предложит вина,

А может, постелят в сенях», – мой служивый мечтает, —
«Тулупом овчинным накрывши простреленный бок,
Оставят в покое». Дворняга смеется и лает,
И вздорно по ветру весёлый гремит флюгерок.

Будь я режиссёром, я выбрал бы при монтаже
Единственный кадр, тот, в котором застыло движе

Веранда, сруб неважен, мотылёк,
Неважен над углём тоски дымок.
И не важна сирень в стекле веранды,
Неважно всё, чему все были рады,

Что в памяти есть россыпь снимков с дома,
Что сердце, график – линии маньяк
Срисовывает дом – с фотоальбома.
Дом выглядел родной не важно, как,

Точней – веранда. Скорбно, с абажура —
Тем жарче, чем незримее натура.
Воображенье пишет акварель,
Ведь не при мне же абажур горел.

Дом цел в воспоминаньях мотылька
Приабажурного, прожившего так мало,
Что до пожара мотылька не стало,
Что фото гладишь, памяти рука?

Брось, память так умрёт, как я умру,
Брось, снимки, что желты, совсем истлеют.
Что глаз фотографировал? Муру,
Любительскому кадру – двойка. Неуд.

Не лги, что жил, короче жизнь, чем день,
Что длится до закатного пожара.
У ангела, в сирень
Впускающего хоботок свой, вздрагивает жало.

В кулак с роскошного куста
Калина – девка – сирота
Жмень крупных ягод отпускает.
Над южным ветром облак тает;
Трава над чёрными комками
Земли. Горячий воздух сух.
Глаза беспутных молодух —
Нет, вороны над головами!

Над золочёною травой
«Глаза», летящие попарно,
Следят, как сочный бьёт угарно
Из чернозёма пар живой.
Черны, в ресницах мощных крыл,
Молчащие без выраженья.
По небу ярких лиц скольженье:
«Ты что, о смерти позабыл?» —

И: «Для чего в горсти калина?» —
И: «Горечь рвать – знать горечь есть».
И вспорет ветер тучи жесть.
И вспыхнет неба середина.

Вам сказать, почему столько раз из воды я сухим выходил?
То меня кочегар небеснейший ни разу не подводил.

…Труба была длинной-длинной, солнышко крепко пекло.
Везде арматура, доски, битое стекло,
Да что я о стёклах?.. дальше труба паровая шла,
Которую отколупывать отбойником, а компрессор
Был хилый-прехилый, шло вяло, нешуточная жара,
Досточка через ров, сучок под ногою треснул,