Фердинанд Фингер - Любовь длиною в жизнь

Прошли года, а войн, которые от зависти не перечесть,
Миллионы матерей над гробом сына плачут.
А тем завистникам, что наверху – нужна победы честь.
Те слезы материнские, ну, ничего не значат.

Какой позор – Германия и Австрия двадцатый век,
Где Шиллера, Бетховена и Моцарта рожали,
Вдруг Гитлер – в зависти своей он недочеловек,
И эту зависть множество людей с ним разделяли.

Ну, мало им Германии и пол-Европы, да притом своей,
У них глаза гораздо шире горла.
Мы третий рейх построим для своих людей,
А остальные люди просто тошнотворны.

А результаты черной зависти – ну, подсчитай скорей,
Вон обгорелый труп аж в пятьдесят четыре года,
И трупы Геббельса, жены и шестерых детей,
Эх, зависть, порождаешь ты одни невзгоды.

Капрал на службе у Конвента двести лет назад,
Чего-то не хватало Франции, землицы мало,
Ведь зависть жабой душит – геополитический расклад,
Рванем на Петербург и на Москву – так надо.

Рванули, страшные морозы жрут куски от лошадей,
Вся армия погибла, бегство и конец ужасный,
И гибель сотен тысяч соплеменников своих людей,
Вот образ зависти нелепой и напрасной.

Желаю я тебе, сосед, когда глядишь через забор,
Чтобы тебя не посещали никогда завистливые грезы,
Чтобы сказали о тебе – был не завистлив, был он добр,
И с добрым словом о тебе вдруг появились слезы.

Не открывай, гордыня, дверь ко мне, прошу.
Клянусь я в гости не приму тебя на самом деле,
С тобой вдвоем я в абсолютном одиночестве умру,
Да под чужим забором, даже не в своей постели.

Гордыня думает: она умнее всех,
Гордыня осуждает все, на всех кивая,
Гордыня – это против Бога, это – смертный грех.
Гордыня – разрушение, и как же люди этого не понимают.

Гордыня никогда не слушает других,
И никогда нет у гордыни Бога,
«Я жизнь делаю сама, не надо мне других
Дурацких их советов, да еще в мою дорогу».

Я сам – хозяин жизни, а не Бог,
Мне опиум народа, ну, совсем не нужен,
Хозяин жизни – я, я сам себе помог,
Вот с Богом ты, а беден, болен и простужен.

«А я не болен, хоть без Бога и богат,
Имею все, о чем ты и мечтать не смеешь.
Эх! Тоже в бочке Диоген, Сократ,
Учить горазд, а больше ничего ты не умеешь».

Вот жизнь идет, живет в гордыне человек,
Но постепенно замечает, что-то тут неладно,
А что неладно, он не понимает, как на грех,
Что он живет без веры – на душе прохладно.

Ведь если ты гордыней вознесен,
То ставишь выше ты себя людей и Бога,
Ты потеряешь все, что нажил, будешь потрясен,
С гордыней в рубище отправишься в дорогу.

Но как же так, ну почему, ведь по закону жил,
Подумаешь – считал, что нету Бога.
Гордыня защитит меня, чтоб кто-нибудь не укусил,
Богатство не отнимут у меня, я всех порву у своего порога.

Воистину Господний путь он неисповедим,
И разорившийся гордец не понимает,
Ну, почему вдруг нет семьи, он гол, один,
Стоит в пыли дорожной, и никто ему не помогает.

А потому в гордыне всех он обсмеял,
Не понимал, не ощущал чужих страданий,
Гордынею руководим, он никому не помогал,
Христа распятого не видел ран и истязаний.

Наверняка такой теряет все – ему конец,
Гордец! Закрыта в рай тебе заветная лазейка,
Ты жизнь прожил, зазря «мудрец»,
И этому виной гордыня – ей цена копейка.

Елейным голосом шепчи приятные слова,
Которые, ну, так приятно слушать,
– Ты самый умный, ты единственный красавец у меня,
Совсем не лжец – ты самый прямодушный.

И в прямодушие свое поверил он,
Хоть он и лжец и проходимец от рожденья,
Что лесть враг искренности позабудет навсегда,
И позабудет, что на глаз кривой, в том нет сомненья.

Лесть существует тем, что впереди имеет цель,
Без цели льстить она тебе не будет,
И если что-то будет не по ней,
Она тебе гримасу скорчит и тебя забудет.

Забудет навсегда и матом обзовет,
И позабудет, что всего назад минуту льстила,
Еще и по лицу пощечин надает,
В полицию потащит, в ней такая сила.

Иль называя самым честным на земле,
Лесть не добившись цели, назовет сейчас же вором,
И за ухо тебя поволочет на смех людей,
Чтобы испачкать несмываемым позором.