Фердинанд Фингер - Просто жизнь

Другой продумывает, как назавтра жизнь спасти,
Вместо себя другого жизнью расплатиться,
В глубокую воронку незаметно заползти,
И там до окончания атаки боя схорониться.

А есть такой – какому только порученье дать,
Он в голову твою залезет, и в дела и мысли.
В бою не вздумай повернуться вспять,
А то изменишь сталинской отчизне.

Хоть в каталажку – у него отца и мать,
Иль брата, иль сестру – он словом не вспомянет,
Хозяину лишь только приказать:
Христа вторично сам он на кресте распянет.

Вот так сидят, поникшие, и ждут.
А скоро тот проклятый бой – атака,
Когда же курево и водку подвезут,
Быть может. Бог спасет – пройдет все гладко.

А немцы – обстоятельный народ,
Они не делают, как мы, все на авось с размашки,
Там доты, блиндажи и бруствера укреплены,
Из «шмайсеров» бьют пули без промашки.

Ведь если думы те солдатские объединить —
Вот и получится огромная Россия,
Интуитивно знают, нас не победить,
Что Нострадамус сотни лет назад
нам предсказал – Мессия.

Атака – искривленный рот,
всех страхов нарисована палитра.
В газетах сказка, что у нас наоборот,
Но если интендант нам подвезет не сто – пол-литра,
Тогда изображу я смельчака, по пьянке брошусь я на дот.

Атака, в рваном воздухе «Впе….ред!»
И служит в том бою ориентиром
Нам смертью огненной, строчащий пулемет,
И наша грудь в бою нам служит тылом.

Проклятая насмешка в жизни той,
Ведь вроде должен ты бежать от смерти-пулемета,
А ты, наоборот, бежишь туда вперед,
Бежишь не ты один, а за тобой вся рота.

Атаки-боя ужаса не описать пером,
Она ведь хаос, ад неописуемо-кромешный,
Разрывы мин, визгливый вой, убитые друзья,
Ты весь в грязи, в крови, но ведь еще живой, сердечный.

Высотку мы не взяли – откатились мы назад,
Но это только маленькая передышка.
Высоцкий пулей в цель попал —
«Кому до ордена, ну, а кому – до вышки».

На одного лежат, разорванные, целыми кусками.
Здесь пять иль шесть мне дорогих ребят.
Не взяли мы высотку – ну проклятую не взяли,
А был приказ, «мы за ценою не стояли», был откат.

В весеннем том леске, что под Москвою,
Я поднимаю бережно – волнения не утаю —
Быть может, эту каску, что была над головою
Того, кто с Лелькою спешил в сельпо, ну, а сейчас в раю.

Я, поднимая, не хочу ее смотреть-крутить,
Чтоб не увидеть маленькую роковую дырку,
Ту, без которой мог он жить и жить,
Прижавшись к Лелькину окну смешною носопыркой.

Ну, вот она на каске – вот она, пробивши сталь,
Убойной силою сразила этого мальчишку.
Он жизнь мне подарил, «и смертью смерть поправ»
И в горе я стою, оплакивая деревенского парнишку.

Сейчас цветущий май, сорок шестой,
Я вижу на Тверской два смутных силуэта,
Но двигаются быстро, прямо на меня,
И не увеличиваются при этом.

Вот приближаются, и что же вижу я?
На маленьких фанерках там сидят обрубки.
Фанерки на подшипниках стоят
Бинтами перевязаны и искалечены их руки.

Вот, как ракеты, приближаются они,
С асфальта фейерверком искры выбивая,
Здесь два солдатика, и наперегонки
На площадь Красную – зачем, не знаю.

И поравнялись, гимнастерки в орденах,
А на пилотках звездочки сияют,
И с удивлением прохожие глядят,
Зачем такие скорости, не понимают.

А что глядеть? Ведь юноши они,
Но только нету ног, обожжены войною,
Ведь все отдали Родине – все, что смогли.
Вот и затеяли перегонки между собою.

А там внизу метро, «Охотный ряд»,
И там знакомые мои на тех фанерках,
Вот два солдатика знакомые сидят,
И подаяние в пилотки им бросают редко.

Так редко, но не потому, что сердце не болит,
А просто денег нету у прохожих,
Ведь их самих давно от голода мутит,
И могут сами в обморок упасть, похоже.

Ах, играет гармоника родная,
«разлюли» малину я пою.
И в пилотку падает копейка,
На которую по-нищенски я с мамою живу.

Мне – пятнадцать. Я – здоровый, невредимый,
Снизу вверх ты смотришь на меня.
Как же покалечило тебя, родимый,
Сверху вниз смотрю я на тебя.

Маленький автомобиль им Родина должна
И квартиру предоставить и без промедленья.
Но фанерку предложила им она
Ничего не сделала, при том без сожаленья.