Продлись всё это чуть подольше —
Меня б смело с лица земли,
Раз ночь все духи старой Польши
В свой танец бури вовлекли.
Когда вся адская арена
Взыграла в ярости двойной,
Сама варшавская Сирена
Простерла щит свой надо мной.
И я увидел меч взнесенный,
Глаза, чей взгляд в меня проник,
Смотрел со страстью полусонной
В ее меняющийся лик.
Так в жизнь мою вошла такою,
Какой предстала в час ночной,
С какой-то гордою тоскою
И с новой радостью земной.
И с той поры всегда в Варшаве,
Когда по городу брожу,
Свой путь куда бы ни направил,
К волшебной Деве прихожу.
И вспоминаю, злой и хмурый,
О том, как жизнь была черна,
О том, с какой смертельной бурей
Однажды встретилась она.
Встав из руин столицы бывшей,
Всем стала вдвое дорога,
Как гений города, хранивший
И меч и пламя очага.
И каждый раз, пускай мгновенно,
Запоминая этот миг,
Не просто вижу лик Сирены —
Судьбы меняющийся лик.
1969
Американской даме снился сон:
Руина на руину громоздится,
Над ней в пожарах черный небосклон,
Она бежит и негде ей укрыться.
Сын перед ней, ее любовь, — и вот
Весь побелел от боли и от страха,
Струей напалма перечеркнут рот
Красивого парнишки из Айдахо.
Несчастная проснулась с воплем мать,
Молитву шепчет серыми губами,
А телевизор ей дает опять
Последнюю бомбежку во Вьетнаме.
Опять напалмом перечеркнут рот,
Руина на руину громоздится,
Покоя дама больше не найдет —
И черный рот ей будет вечно сниться.
1969
12. «Опять стою на мартовской поляне…»
Опять стою на мартовской поляне,
Опять весна — уж им потерян счет,
И в памяти, в лесу воспоминаний,
Снег оседает, тает старый лед.
И рушатся, как ледяные горы,
Громады лет, вдруг превращаясь в сны,
Но прошлого весенние просторы
Необозримо мне возвращены.
Вновь не могу я вдоволь насмотреться
На чудеса воскресших красок дня,
Вернувшись из немыслимого детства,
Бессмертный грач приветствует меня!
Мы с ним идем по солнечному склону,
На край полей, где, как судьба, пряма,
Как будто по чужому небосклону,
Прошла заката рдяная кайма.
1967
Чья там бродит тень незримо,
От беды ослепла?
Это плачет Хиросима
В облаках из пепла.
Чей там голос в жарком мраке
Слышен исступленный?
Это плачет Нагасаки
На земле сожженной.
В этом плаче и рыданье
Никакой нет фальши,
Мир весь замер в ожиданье:
«Кто заплачет дальше?»
Дети мира, день не розов,
Раз по всей планете
Бродит темная угроза.
Берегитесь, дети!
1969
У костра в саду, после прогулки,
Задремав, увидел: я в горах,
Будто я сижу за старым Гулом,
У ночного сванского костра.
На зеленой маленькой поляне —
Перед ней встает, как призрак, лед —
Тень большая Миши Хергиани [57] Мировой чемпион альпинизма Миша Хергиани погиб в Итальянских Альпах летом 1969 года.
По стене по Ушбинской идет.
Искры блещут, по горе маячат,
Точно ночи скальная тоска,
Точно все снега беззвучно плачут,
Вздох лавин ловя издалека.
Камнепад разрушил ревом грома
Тишину приснившихся громад,
Смёл он сванский мой костер знакомый,
Что горел так много лет назад.
Сонную смахнул с лица я одурь,
А в саду костер — как слюдяной,
Тих и мал, мои зато уж годы
Выше сосен встали надо мной.
1969
15. «Сейчас берут в полет, как чудо, быстрый…»
Сейчас берут в полет, как чудо, быстрый,
Космический походный рацион,—
При мне в трамвай садились с любопытством,
Чтобы освоить, как аттракцион.
И видел я у ипподрома, каюсь,
Где каждый от волнения потел,
Как первый летчик, с треском, трепыхаясь,
Вдоль над забором гордо пролетел.
Потом кино с толпой героев пылкой,
И онемевший от восторга зал,
И радио… Счастливый, как в копилку,
Так чудо я за чудом собирал.
Я был школяр, и, молвить не к обиде,
Уж новый век навстречу, как гора,
И там школяр, когда придет пора,
Что нового такой школяр увидит,
Что поразит, как чудо, школяра
В век двадцать первый?..
Читать дальше