Николай Добронравов - Как молоды мы были

Мой город, такой родной…
Любил я его безмерно, —
Васильевский остров свой
и памятник Крузенштерну.

Когда я ребенком был,
не пропадал в детсаде…
С родителями прожил
тридцатые в Ленинграде.

А впрочем, не до конца
в тридцатых мы были вместе,
когда увели отца
в годину крутых репрессий.

А раньше отец сказал
о настучавшем гаде,
который у нас бывал
в той комнатке, в Ленинграде:

«Еще не настал черед, —
сказал нам отец с тревогой, —
Таких вот еще придет
на русскую землю много».

Была без вины вина.
Победа исчадья злого.
Потом началась война
в июне двадцать второго.

Остался билет один,
доставшийся Бога ради,
в Мариинку на «Лоэнгрин»
да комнатка в Ленинграде.

Но с нею расстался я,
расстался с такой тоскою…
Приют свой нашла семья
в Малаховке под Москвою.

И вновь – продолженье зла.
Мучительный год в блокаде,
где бабушка прожила
в той комнатке в Ленинграде.

Как медленно дни ползли!
Зверела зима, лютуя…
Оттуда ее увезли
больную, еле живую…

Сказали тогда – привет
той комнатке в Ленинграде.
Жилья у нас больше нет.
(Отдали блатному дяде.)

…А через много лет
иная пришла блокада.
И комнатки этой нет.
Да нет уж и Ленинграда.

Эти сосны касаются неба.
Эта жизнь и чиста и проста.
Это детство далекое.
Мне бы…
мне бы снова вернуться сюда…

Рядом вспышки зенитных орудий.
В небе всполохи северных птиц.
А вокруг – очень разные люди.
Я – наследный малаховский принц…

К райским весям, бесспорно, не годный,
я стою на бездомном крыльце —
недопёсок
надменный, голодный,
принц и нищий в едином лице.

Знала мать, что меня не прокормит.
Мало в жизни счастливых страниц.
Дворянин, сирота, подзаборник,
я – наследный малаховский принц…

Поклоненье стихам и футболу.
Щи с крапивою. Лица друзей.
И надежная средняя школа.
Просто школа – отнюдь не лицей.

Серый выкормыш провинциальный,
свой последний закончив урок,
в тесноте затерялся вокзальной,
в пустоте залитованных строк.

Я уехал надолго. Надолго.
Трудный век. Суета. Кутерьма.
Измельчали и воля, и Волга.
Прекратилась родная страна.

Перевернуты жизни страницы.
Перевертыши вышли во власть.
В наступленье пошла заграница.
Что смогли – всё сумели украсть.
Новорусские аристократы,
короли казино и столиц…
Среди этих особ вороватых
я – всего лишь малаховский принц…

Принцы принципов не предавали,
перед властью не падали ниц.
Кто родился у жизни в подвале,
тот уже не опустится вниз…

И, дожив до погоды осенней,
наконец я собрался,
и вот,
как писал незабвенный Есенин —
снова здесь,
у родимых ворот…

Возле станции – дом с мезонином.
Рядом школьные жили друзья…
А на просеках наших старинных
ни пройти,
ни проехать нельзя.

Все застроили, все разорили…
Драчка из-за кусочков земли.
Даже озеро в плен захватили
и театр уникальный сожгли.

И теперь, на родном пепелище,
пропустивший коммерческий бал,
одновременно принцем и нищим
я себя у друзей повстречал.

Голос сосен старинных не слышен…
В небе мало талантливых птиц…
В короли —
вот уж точно —
не вышел
я – наследный малаховский принц.

Замерло солнце в июньской истоме,
песня далекая в сердце звучит.
Старая песня – как память о доме.
Время летит, летит…

Паинькой был, не грешил против правил,
все опасался дурацких обид.
Матери снова письмо не отправил.
Время летит, летит…

Кровью своею платил за идеи,
брал не монеты – здоровье в кредит.
Думал беспечно: еще молодею.
Время летит, летит…

Ах, почему нас волнуют детали?
Где вещий колокол в землю зарыт?
Занят художник добычей регалий.
Время летит, летит…

Все относительно. Кто прочитает
еле заметный мой нервный петит?
Иней не искрится. Искренность тает.
Время летит, летит…