Array Сборник - «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

– Шлангом придётся, – сказал второй пособник. – Привезёшь бочку с водой – и шлангом, всё смоется.

– Разболтались мы, ребята, – сказал Пантелеймон, – нам ещё четыре места обойти надо. Пора здесь заканчивать.

Он смял несколько старых газет, подсунул под хворост и поджёг. И вдруг как-то обмяк весь, закрыл глаза руками. Совсем близко от нас он стоял, мы дышать боялись.

– Что с тобой, начальник? – забеспокоились дружки, когда он, пошатываясь, подошёл к ним. – С водки развезло, что ли?

– Наклонился я над кучей, на жидовочку посмотреть в последний раз. Красивая была. Смотрю – а у неё глаза открытые, смотрят на меня в упор… Жутко мне стало. Грозилась ведь, что ихний бог нас накажет… Пошли отседова поскорее!

Ушли. Костёр уже горел вовсю. И пахло горелым мясом…

Мария умолкла. Все молчали. Потом она сказала:

– Не помню, что дальше было. Может, сознание потеряла.

– Может, хватит на сегодня? – сказал Павел. – Невмоготу уже. Мы-то знали, а Аниска – каково ей в первый раз?

Ефросинья склонилась к сидевшей рядом Анисье и прижала её голову к своей груди.

– Ну, что скажешь, внученька? Дальше у нас будет длинная история, о том, как мы маму твою прятали. Будем продолжать?

– Ох, нет, бабушка. Не могу больше. Давай продолжим завтра. Я… Мне подумать надо, оплакать свою бабушку Хану.

– Поплакать полезно, полегчает тебе, и бабушка Хана заслужила, чтобы её оплакали. Не бойся, самое страшное мы уже прошли. Дальше пойдут будни.

Когда встали из-за стола, Анисья кинулась к выходным дверям.

– Куда ты? – крикнула ей вслед Мария.

– В саду побуду, не волнуйся!

Сбежав с порога, Анисья вошла в сад и упала ничком на траву под яблоней. «Что я ожидала услышать? – спрашивала она себя. – Я уже знала про Холокост и понимала, что если бабушка, в то время молодая женщина двадцати с чем-то лет, умерла в 41-м году, значит, её убили. Миллионы людей убили – и не только евреев, миллионы солдат на фронте.

Короткое слово – «убили». Даже привычное, так часто мы слышали его на уроках истории. Теперь мне показали – вот что стоит за этим словом. Все ужасные подробности. Пытаться понять, что чувствовала жертва – ведь она не в один миг перестаёт жить. Мучения и ужас перед этим…

Миллионы. Миллионы погибших. Каждый был личностью. У каждого была своя история жизни и история смерти. Я видела на фотографиях рвы в лагерях смерти, заполненные трупами-скелетами. Ещё недавно это были люди. Кто они, кем они были? Никто не знает. Если остались родные, никаких могил они не найдут. И у моей бабушки нет могилы. Шлангом, шлангом очистить…»

Член Союза писателей Израиля и Международного Союза писателей и журналистов.

Родом из украинского городка Олевска на Житомирщине. Получила высшее образование в Крыму, в Симферополе. Закончила историко-филологический факультет и работала в сельских и городских школах Днепропетровщины и Крыма. Стихи писала с детства, публиковаться начала со студенческих лет. Первый сборник стихов вышел в Крыму в 1970 году. Далее книги выходили в Москве, Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе. Ныне Любовь Знаковская – автор 11 книг стихов, прозы, поэзии для детей.

В Израиль репатриировалась в 1997-м году. Живёт в г. Тверия, где создала литобъединение и руководит им более 15 лет. Редактирует альманах «Тивериада».

Ну вот… Как всегда… Проверяю на ощупь худенькое вымечко портмоне и, со страхом заглянув внутрь, радостно убеждаюсь, что кое-что осталось на автобус, правда, с пенсионерской скидкой!.. Ура!.. С трудом поднимаю набитые овощами-фруктами пакеты и с сожалением покидаю весёлый, орущий, доброжелательный рынок с его недружелюбными ценами…

Наискосок пересекаю полукруглую пешеходную площадь и усаживаюсь на парапет в ожидании автобуса. Доверяюсь доброте расписания – но опять шлепок невезения: мой «шеш» [13], не дождавшись меня, умчался пять минут назад, а следующий только через полчаса!.. Можно было бы воспользоваться маршруткой, если бы не моя расточительность на рынке!.. В таких случаях я сама себя утешаю:

– Где бы я ещё так посидела?.. Когда бы я ещё так отдохнула?.. Значит, опять – ура!..

Пользуясь местной свободой нравов, кладу усталые ноги на прогретый парапет и наслаждаюсь неожиданным покоем, живою тенью густого эвкалипта, ещё не знойным майским теплом, а главное – знакомой с детства мелодией, под которую тут же заплясала моя неугомонная память.