Array Сборник - «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

Я вас ненавижу до кончиков пальцев, скрывая
в горящей от яда груди нашу чёрную правду:
Быть двадцать веков Агасфером и не поклоняться Кресту.
Мой ужас за мной заостренною движется тенью,
как будто наточенный меч, занесённый над нами.
Я – в сердце Европы. Я думаю: как же случилось,
что те, кто Бейт-Лехему молятся здесь на коленях
и Библию чтут – это те, кто мечтает
библейский народ истребить, без остатка его уничтожить?
Об этом сказали давно мудрецы, только мы позабыли
(но звёзды горят, даже если глаза их не видят):
«Лишь чудо спасает нас тут, в этом логове львином».
О, правду, великую правду мои мудрецы говорили:
Что мёртвый в костёлах – не брат наш Йешуа, а Езус,
что он в Вифлееме рождён,
не в селенье еврейском Бейт-Лехем,
и что Магдалина не Мирьям, еврейская дочь из Мигдала,
с кувшином прозрачного масла, в одеждах льняных, а Мария.

А что же тогда миллионы кричат: «Аллилуйя!»,
когда проплывает над ними в процессии сын Галилеи?
Об этом скажу я, еврей, обескровленный так же,
как множество множеств других,
в рваных талесах и с ремешками —
в стихах изливающий тысячи лет нашей скорби:
Эй, мир, посмотри: верят в ложь миллионы!
Бейт-Лехем – селенье евреев!
И мёртвый еврей Йешуа
на стенах костёлов развешан!

Казните их всех: тех, что ходят по улицам вашим,
объятых тоскою, с глазами, глядящими в землю.
В крови их отрава – там кладбище слов ядовитых,
которых они никогда вам не скажут.
Но я их скажу,
еврейский поэт в этом Царстве Креста.
И множество тех, что в крови своей носят отраву
безмолвных проклятий – те солнца не видят,
а видят лишь луны, лишь луны в опаловых водах.
И множество это всё движется дальше и дальше
по морю, по суше – и столб идёт следом за ними:
привязан к нему иудей: «Боже, Боже!»
кричит он сухими губами в пустое пространство.
Казните их всех, молчаливых: они вам не скажут
тех слов ядовитых, которые я говорю вам!

Я здесь, в вашем Царстве родился, в глубинах Европы,
под сенью Креста, где тоскует печальная ива
над омутом тёмным.
И только в тумане рассказов я видел Бейт-Лехем,
далёкий и синий.
Я знаю: здесь каждого страх поражает.
Боятся они, что бандиты к ним вломятся в полночь
с ножом, топором
и убьют их в постели.
А может, я сплю, и всё это мерещится мне?
Во сне ли услышу
иль в час пробужденья
те крики, что рушат небес безмятежность?!
Отправьте меня за пределы полей ваших, к морю.
Оттуда – в края, где блестит золотой полумесяц.
Он острый, как серп, и приставлен сынами пустыни
к овечьему горлу.
Отправьте меня на Гудзон – там живут мои братья
и доллары копят – «жидовскую копят монету,
чтоб с нею в Европу приехав, скупить все алмазы
славянской короны»…
Отправьте к соседям, в Совдепию, к брату:
Он там комиссаром – ни слова по-польски не зная,
на идише пишет декреты свои для поляков [7].
О царство страданья, лесное славянское царство!
Наш след на земле твоей – кладбища наши.
Гниют там евреи, лежат поколенья в могилах,
и пищею служат червям, и питают древесные корни.
Куда же идти, где искать себе новое место,
чтоб звон колокольный ваш больше не слышать,
не видеть кресты золотые и шествия ваши.
Одно только место такое: глубинные воды,
куда не доходит гул вашего Царства.
Но я не хочу опускаться в морскую пучину,
пока ещё суша цветёт и сияют ночные созвездья.
Я просто беду ощущаю, которая ждёт нас
под сенью Креста.

Затмение солнца у вас, в полутёмной Европе,
и рад я тому, что затмение солнца настало.
Так радостно кровь молодая по жилам струится,
и реет над тканью одежд аромат предвечерья.
Багровою ночь будет в Царстве Креста!
Я свод ненавижу небесный, лежащий на шпилях.
Для нас это медь – она давит на головы наши.
Для нас это небо, откуда дождю не пролиться.
Проклятье лежит на полях, и они не дадут урожая —
но то, что нам здесь уготовано, —
с вами случится!

Проклятье приходит к нам с ломтем осеннего хлеба.
Отчаянье пьём мы с водою из чёрных колодцев.
А ночью является страх, перед тем как постели коснёмся.
Так дни здесь проходят – и стелятся запахи ивы
над реками мрака, где тлеет ноябрьский ужас.
А ночью слетаются совы оплакивать лето.
Сидят пастухи наши мёртвые на побережье,
а овцы испуганно мечутся ночью пустынной
и влаги для ртов опалённых своих не находят.
Но утром и вечером в мире царит вожделенье.
Есть чудо рассветного неба, есть чудо заката.
И в полночь с землёй в наслажденье сливается тело.
И лишь старики у нас рано встают, до восхода.
В сердцах у них сумрак: полны их сердца, словно ивы,
осенним кошмаром.
Предчувствием смерти.