Лариса Зубакова - За гранью – грань

через толщу потоков воды
обратилась невольничья Африка
тёмным ликом богини Луны
в бесконечность пространства
и времени.

Статуэткой эбеновой тьмы
в леопардовой шкуре дождя —
прочь! —
в ночь —
через двери закрытые,
ни себя, ни воды не щадя,
рвался блюз.

И звуки, и воды текли.
То всемирным потопом обрушась,
то совсем замирая вдали,
ночь играет на крышах —
слышишь? —
блюз.

Рассматриваю мир сквозь бусинки цветенья;
перебираю в пальцах ожерелье…
И душу наполняют чудные виденья,
где всё – реальность,
а реальность – суть сомненья.
Ведь если жизни ожерелье
из бусинок, нанизанных небрежно,
под лупой лени праздной изучать,
то жизнь есть иррациональное виденье —
ленивой спеси удовлетворенье.

…И так дойти до полного неверья
в реальность бытия?

Куда спешить? Твой дом в глуши Европы.
Слуга растопит к вечеру камин,
и на столе искусственные розы
не вянут много дней и будят сплин.

Ты прочитал о том в старинной книге,
что розы схожи с девами в краях,
где блещет солнце, а не свищут вьюги,
и ветер гонит пыль, как паруса.

Аравия… там есть одна долина,
когда идти всё прямо на Восток,
где розы те… Увы! Слабеют силы,
и путь для ног измученных далёк.

Дойти, дойти во что бы то ни стало.
А путь всё дальше – прямо на Восток
(о, как измучили песок и жажда!)
увидеть этот сказочный цветок.

А ноги непривычные устали,
растёрты в кровь и ноют на ходу;
и тело белизны необычайной
побронзовело на таком ветру.

Плыла дорога.
О, эта дорога
в Рим!
Сдаётся,
тогда-то и встретил я Бога.
Иль это был пилигрим?

Он был немолод.
В руке его посох.
Собою с лица некрасив.
Над головой
сквозь густую проседь
нимб золотистый едва светил.

Одежды простые,
ноги босые, —
да, Бог или пилигрим.
Я был обессилен,
и я возопил к нему:
– Скажи, стоит мук этих Рим?

Не сразу ответил —
о, я приметил,
что речь его неспроста.
– Есть много путей, —
так он мне ответил. —
Но эта дорога одна.

Вдоль шумных базаров юга
по пыльным степным дорогам
ведут меня верные слуги
усталые стёртые ноги.

Глаза застилает солнце,
колючие стелются травы —
мой путь всё дальше и дальше.
И где-то я, верно, устану.

В иссохшие травы лягу
и солнечный звон услышу —
умру. Как допью из фляги.
как дочитаю книгу.

Великую книгу Судеб
из маленьких хрупких жизней.
Всевышний всё взвесит. Рассудит
изменчивый ход событий.

Олив придорожных тени
солнце сожжёт.
Ландшафт скупой и унылый
шагай вперёд.

Пока что солнце не село
в дорожную пыль
и отсвет луны остылой
не озарил

путь, каменист и труден, —
вперёд, вперёд.
– Куда ты шагаешь, странник?
– Вперёд.

– Удачи тебе, о странник.
Взошла звезда,
и тоньше лебяжьего пуха
плывут облака.

Три звезды поставлены
над заглавной строчкою.
Все пути оставлены
непутёвой дочкою

к маме, к папе, к сытости
очага семейного.
Удивлённо стынущее
позднее знамение:

три звезды поставлены
над заглавной строчкою.
Три звезды… и, стало быть,
тучей грозной, чёрною

над судьбою древнее —
не минуть – пророчество.
Три звезды поставлены.
Три звезды – и точка!

О, этот цвет и светоносная прозрачность,
рождающие сладостный восторг!
И время отступается, не властно
преодолеть забвения порог.

Я погружаю в глубину морскую
в сознании нетленной красоты
мечты живой создание земное.
А качество уже оценишь ты,

как волны тяжко дышащее время,
глотающее жадно пыль веков.
Неутомимый всадник ногу в стремя
вставляет – и уж был таков.

У времени – полёт стрелы напевный.
А у художника одна лишь страсть,
и ничего во времени его уже не держит
за исключением созданья своего.