Александр Димитриев - Не оставлю надежду… Избранное

Итоги судных дней
в суровой правде слов
нам хочется порой
приветствовать поклоном. —
Нет функции трудней
для тех больших голов,
кто создал новый крой
по выцветшим шаблонам.

На истинность всегда
смотрели свысока;
не веря на словах,
мы отдавались чуду.
А ложность – вот беда,
что и сейчас крепка,
и правит в головах,
и травит всех повсюду…

Вы вспомните, всё вспомните, конечно,
оставшись вновь в безлюдной тишине,
пусть совесть ваша вовсе не безгрешна, —
вы обратите взор сейчас ко мне.

К такой недосягаемо далёкой,
единственной, кто вам взялась помочь.
Я сказкой возвращаюсь синеокой,
и недоверье убегает прочь.

Я знаю, вы меня не полюбили.
Но вами не забыт отцовский прах,
и память без имён и без фамилий
на ваших и моих живёт устах.

Родные и двоюродные братья,
вы до сих пор могли не знать сестру,
считая прямо с вашего зачатья
до той поры, пока я не умру.

И лишь тогда, когда беда поманит,
без лишних слов вы вспомните меня,
найдя визитку в потайном кармане,
ключами позабытыми звеня.

И я откликнусь. Я приду босая,
с лицом богини, в золоте волос.
Запомните: я братьев не бросаю,
пускай меня им бросить довелось…

Аукнутся жертвы бессонниц
в годах затухающим эхом,
и новый десяток поклонниц
мне станет мерилом успеха.

И в души похожие вхожи,
они моё тело оставят,
и станет оно не моложе,
а попросту жертвенней станет.

Кто скажет: тебе это надо,
точнее: а надо ли это? —
Плывёт над землёй серенада,
чужою любовью согрета,

она неприменно растает,
чтоб в юной душе возродиться.
И эта нехитрость простая
добавит в бессонные лица

жизнь новую…

Мы говорим на разных языках.
Мы строим башни как вавилоняне,
в пропагандистском низменном тумане
плутая меж словами «страх» и «крах».

Всегда готовые идти «на вы»,
мы не находим на скрижалях стёртых
доступных слов, как в обращеньях мёртвых,
как будто бы и сами мы мертвы.

Мы знаем только истину свою.
Кто опровергнет право правды нашей,
не проживёт, хоть сеет он и пашет,
не победит, хоть с нами год воюй.

Нас беспокоит наше «от и до»,
нам знать не нужно, что бывает, «если»,
привыкшие сидеть в удобном кресле
и не идти, коль подают ландо.

Мы можем только выгодно дружить,
через свои очки увидев совесть,
и только за неё не беспокоясь,
мы верим, что чужие – не без лжи.

Мы – весь тот мир, в котором мы живём,
и всё никак принять не можем жизни,
где личности подчинены отчизне
уже за то, что им дала жильё
и сберегла, не внемля укоризне…

Ты меня всё равно не слышишь,
ты его всё равно не ждёшь.
Ты иным кислородом дышишь,
там, где нравов иных падёж.

Мы устали от тех прочтений
диалогов беззвучных строк,
но остались навечно тени
всех – и хамов, и недотрог.

Посекундно мгновенья судеб
остановлены – лишь для тех,
кто отыщет их и осудит
ради правды или утех.

Ради чести, позора ради
остаётся архив в сети —
он из жизней одних украден,
чтоб с другими соотнести.

Информацией бьёт, как в чипах,
фору давших иным судам,
чтобы к вылету был ощипан
улетающий в никуда.

Даже праведник ждёт подспудно
разбирательства ближних, но…
Сотворённое неподсудно,
а случайное – не грешно.

Густую тишину тревожит шмель.
Ласкает солнце девичьи колени.
Хранит тепло просохшая шинель
и не стыдится наших вожделений.

Синь неба отдыхает от тоски.
На зелень мяты свечку ставит лютик.
И пухнут от томления соски,
в истоме повторяемых прелюдий.

И к горлу подкатившийся комок
вдруг лопается, жаждою иссушен.
Мечты запретной расколов замок,
из заточенья вылетают души…

Нам снился май в расстрелянной ночи,
не объясняя, что всё это значит.
Сквозь сон отец уже не закричит,
а мама улыбнётся и заплачет…