Тарас Журба - Кали-юга. Книга для чтения в метро

Сто очков на бирже,
Два корпуса вперёд.
Хлебал лаптями жижу,
И выплыл через год.
Багор в ребро,
Как бес в корыто.
Все наши сказки далеки,
Но ведь они не позабыты.
Огонь под кожей лучше секса.

Клубками надо жить
И извиваться всем на зависть!
И не скрываться, не лукавить,
А заражать восторгом,
Как семиструнным аккордом.

Кусай меня, терзай —
Хана твоим надеждам.
Я холоднее, чем и прежде.
И я тебя объемлю —
Не меньше чем.

Молись на мой конец,
Он ближе трёх секунд!
Да, я могу тебя убить,
И, видимо, убью.
Но убивай не убивай —
А жизни воли не давай.
Готическая себорея,
Рококовская гонорея,
И аспидом придёт нам избавленье.
Панацея – смерть
Для тех, кто время за систему посчитает.
Но, пращур, щур,
Храни меня,
Храни Великий Ленин,
Ведь «время вне вещей есть Бог» —
Вот мудрое заклятье.

Кому-то – Риголетто бубенцы,
Как символ принадлежности к тупицам-вишнуитам.
Кому-то – бубен Дон Хуана
И Пойгина.
Мы все здесь обезьяны.
Мы все антифашисты.

Мы с радостью смеёмся над собой и
Убиваем сами за себя.
Течёт поток,
Железный провод,
Текут ручьи железными ногами.
Ступня тверда, не слышен ропот.

К нам входит наш – нет —
Мой сынок.
Твой мозг,
Мой сын,
Мой брат,
Моё убийство,
Моё внезапное рожденье,
Твой мозг, «искусственный»,
Глаголят, «интеллект»
Куда прочнее нынешнего.

Бежим, бежим брататься!
Нас примут в бурлаки, в хирурги.
Нас примут в лона Кали, Дурги.
Нас будут почитать нейтрино-психопомпы.
И без излишней скучной помпы
Нас отлучат от их церквей.

Эразм Роттердамский, экце хомо!
Ты в прошлом,
То есть экце гумус.
И из гуммоза
Нос и подбородок у шута,
Что на подмостках не спеша
Пытается доигрывать сюжет мистерии давно не актуальной.
Но тайна тайной есть!
И есть тому названье.
Под кожей нашей – шерсть,
Под веком – воск и тленье.

Расстоянье
Нарастает между мною и тобой.
Ты волною рассекаешь
Моё тело, локус мой.
Тебе и жить, «сверхчеловек»,
И править, и любить, и рушить.

Маргинальный снова я.
Мне стыдно лишь одно:
Что ты стыдишься за меня.
О, как мне стыдно,
Что ты стыдишься лишь меня,
Передо мной, из-за меня!
Какой я маниак, однако…
Я не могу понять одно лишь:
Ну как мы можем знать
Всё друг о друге, о себе
И снова вроде удивляться,
И делать вид, что забываем?
Ты и Я.
Ты. Ты. Ты.
Опять двадцать пять.
И ещё раз Ты.

Ночь под одеялом.
Под потолком светло,
А ночь – под одеялом.
Нас много было,
Будет больше там,
Где нет нас…
Лучше – в гробы…
Лучше вкладывайте деньги в гробы.
И в наших лишь гробах храните деньги.
Сначала долго тренируйтесь,
А потом вкладывайте деньги в гробы.
Жизнь – это череда.
Я стал календарём.
Ура, я стал календарём!
Кто будет открывать?
Кто будет отрывать?
Кто будет откровенничать?

Курва, сука, лапушка моя.
Мой магнум разозлён —
Уйди с моей дороги.
Очищу только ржавчину с мечты.
Количество, однако, хорошо.
И качество, однако, хорошо.
Геометрия – хорошая штука.
Здесь всё давно на весах
Отсутствующих истин.
Они вечно, неизменно отсутствуют.

Подумаешь мне тоже – семафор, воображенье!
Отраженье?
Вот где заковыка,
Вот где заморочка рефлексивная.

Бабу нужно вовремя,
Чтобы позабыть про время.
А если вдруг не помогло?
А если вдруг не помогло?!
То после смерти тоже будет баба.
Баба она и есть.
Бабой она и будет,
Лишь бы была вовремя.
Я знал закон этических резекций.
Когда не вовремя,
То лучше не пенять.
А лучше просто руки мыть почаще.
Почаще руки мыть,
Пусть мутно, сыро на душе.
А я живу, как дырки в сыре:
Я доверяю анаше,
И ненавижу гимны лире.

Тампоном рану затыкая,
Внимая звукам падающих капель,
Я ухожу из этого пространства.
Однажды сказав «да»,
Направленное к смерти,
Я заподозрил —
Верьте иль не верьте —
Счастливый отклик чуждого глагола.
Ведь на минус минус не пойдёт.
Ведь, отринув крылья, не поёт
Кукушкин сын, иль пасынок, иль дядя.
А может, дятел,
А может, дебит.
Дебют дошёл до точки до своей.
А здесь – стояк.
Сгустилось небо пониманием того,
Что нет его нигде,
А этой чистой серой пустоте
Не нужно доверять свободу.
Уроду – крылья, а не зеркало!