Лариса Зубакова - Красные виноградники

Росинками – по маковкам церквей;
дробинками – по лицам площадей;
смешинками – в глубокий сон;
пушинками – в тугую влажность крон;
слезинками – в погашенный огонь;
дождинками – в раскрытую ладонь.

Дворы – колодцы; улицы – траншеи.
Слепят глазницы окон облака.
Тягучий зной асфальт расправил. Шеи
согнули крыши, и едва-едва

колеблет ветер ретушью ленивой
искусно заштрихованный простор.
Дыханье спёрло. Не хватает ливня.
Да проку нет от редких облаков.

Ну и кого обрадовало солнце
в таком гигантском каменном мешке?
Ту девочку с косичками, быть может,
с воздушным красным шариком в руке.

Она смеётся. Просто нету сладу
с тонюсенькою ниточкой в руке.
Поднялся ветер. Он принёс прохладу.
Вот только жаль, что шарик улетел.

Раскалённое солнце распласталось
медузой
над каменным мешком города.
Весь в ожогах от прикосновений
его ядовитых щупалец,
город пытался зализать раны
едва заметным колыханием ветра
и уползти в тень деревьев,
обрубков, лишённых листвы.

Занесённые песком дороги…
Только ветры свищут над пустыней.
Погибающий от жажды странник.
…Всё теряется в немыслимом просторе.

Ты ещё не допил этой чаши?
…Красоты нетленной светлый искус…
Господи! почто меня оставил?
Свет небес – высокое искусство

торжества любви. В земной юдоли
постигает путник безыскусный
смысл скитаний. Нестерпимо больно
свет пронзает грозовые тучи.

Среди степей, под раскалённым небом
всё выжжено, и зной слепит глаза.
И солнце жалит беспощадным светом,
как будто разозлённая оса.

Июль увяз в расплавленном асфальте
и задыхается в густой пыли
и духоте измученный. А сверху солнце жалит
большой пчелой. Гудит. Жужжит. Палит.

И степь от солнечных ожогов в язвах:
трава вся выжжена, растрескалась земля.
И небо обожжённое лизали
своими языками тополя;

и в мареве расплавленном калёный,
усталый ветер крылья опустил.
…но и такой, ветрами опалённый,
сожжённый солнцем край, ты сердцу мил.

Пошёл колючий мелкий снег.
Мороз дышал. Всё стыло.
Наверно, так гуляет бес.
Закручены стихии

в один сплошной снеговорот.
Спираль. Пружина. Вихрем
полёт снегов. Вновь поворот
меняет ход событий.

Снежинки к небесам взмело
и тихо опускало
то хризантемою-зимой,
то вновь начнёт сначала.

Колючий мелкий-мелкий снег,
и нет пространства. Дали
затмил собою ото всех,
и очи не видали

ни света, ни земли, ни слёз
колючих на колючем
морозе. Ни луны, ни звёзд —
один лишь снег сыпучий.

Земля вся в царственном убранстве:
алмазы, ленты, кружева…
Снежинки кружат в лёгком танце
и оседают, не спеша.

Зима, казалось, не наступит,
и после осени – весна
шальные головы закружит
и свет больной сведёт с ума.

Но вот – белейшим покрывалом,
бескрайней, мутной пеленой
снега над зыбкой бездной встали
и укрывают шар земной.

А шар земной – пушинка в бездне
(слегка кружится голова)
летит сквозь смерти и забвенья —
не счесть потерь. И пустота

холодной ясностью предела
вдруг обозначилась. Возник
из тьмы снегов слепяще-белой,
всё озарив, бессмертный лик.

И как в бреду, в колеблющемся пламени
оплывшим воском тающей свечи,
угаснувшей в сырой ночи
тревожной памяти.

И смятая морозная душа,
тончайший мир нарисовав на стёклах
из пальм и кипарисов, не поняла,
зачем же стёрла
её узор рука,
теплом дыша.

Неверный блеск предпраздничных огней
и золота сусального на ёлке…
А кружева плетутся долго-долго
из тонкой паутины смертных дней.