Вячеслав Васильев - Октябрьский вальс. Cтихотворения

Старый Чикаго, «Форды»,
чёрные шляпы, мех на
женских пальто, перчатки
в порохе, лампы банков,
тёплые гильзы, смог и
взгляд в середину века,
чей номер двадцать. Запах
выпивки, слёз, парфюма,
крови, пролитой наземь,
кресел и сцен театров,
блеск портсигаров, снега.
Холод встречает время
белой улыбкой, глазом,
спущенным с тени века.

В тёмной квартире, полной
старых открыток, пыльных
чёрных экранов, шатких
стульев, скрипучих окон,
люди прекрасно знают,
сколько они любили
и потеряли сколько.
Где-то в подъезде мыши
вновь исчезают в стенах,
в трещинах, коих сотни,
и в незаметных лазах.
Где-то внутри, под кожей,
кровь согревает вены
синим цветочком газа.

Холод слетает с неба
снегом, январским ветром
и оседает в лёгких.
Сколько же будет боли…
Шляпы уходят в полночь,
в городе пахнет фетром
и океанской солью.
Стынет мой кофе. Вечность
тихо крадётся в спальню,
ищет пижаму, тапки,
но не находит оных.
Холод терзает душу,
сердце покрыто сталью.
Сердцу положен отдых.

I

За заводом река —
бесконечно скупое соседство
Багровеющих труб
со студёными водами. Сжалься
Над незрячим творцом
одиноко стучащее сердце!
Я ловлю ритм колёс
и слезами залитого вальса.

За заводом река —
да и новость ли это, ей-богу?
Проходя взад-вперёд
по сырому асфальту я видел,
Как гремящий трамвай,
будто скальпелем, режет дорогу,
А внутри всем плевать,
и, особенно, едущим сидя.

За заводом река.
Прислонись к парапету, бродяга.
Видишь утка плывёт
против ветра. Забавно, не так ли?
Сигарета, как жизнь —
горьковата, но вовсе не в тягость.
Против ветра плывёт…
Даже утку по-своему жалко.

II

Я не против тоски
как явления – против привычки,
Занимающей мозг
хуже всякого спирта и дыма.
Не согреться в ночи
слабым пламенем гаснущей спички
И теплом батарей.
Не остаться в ночи невредимым.

Только чайник шумит,
только окна свистят босяками.
Над пропитой тоской
стаей чаек проносятся тучи.
Где-то солнце встаёт
над замёрзшими за ночь мостами,
Значит, всё хорошо.
Значит будет когда-нибудь лучше.

Оперенье сменить,
приготовиться к зимним полётам.
Всё белей полоса
и сцепление меньше. Досада!
В своём доме пустом,
как в холодных стенах Камелота,
На немую кровать
опускать свою дрожь по глиссаде.

III

Слышишь пение птиц?
В том и дело – я тоже не слышу.
Неповинным церквям
в одиночку слагать свои песни.
За заводом река,
и кирпичные трубы всё выше.
Только дым в тишине
остаётся поистине честным.

Только дым дарит сон,
что поэт называет виденьем.
Только дым знает всё
о безрадостной жизни скитальца.
Из бутылки лить спирт
на истёртые оземь колени
Не поморщив лица —
я до Бога хотел достучаться.

Я не верил словам,
порицающим веру. Не верил.
Оказалось, был глуп.
Так простите меня-недоумка.
За заводом река,
но я прячусь от общества в сквере.
И бесцельно шумит
здесь остатками листьев разлука.

IV

Хорошо одному
на промёрзшей скамье, на вокзале.
Хорошо одному
на проспекте средь толп беспокойных.
Хорошо одному
на покинутом всеми причале —
Это мантра глупцов
бесконечно скупых и свободных.

Хорошо одному
в опустевшем под вечер вагоне
Возвращаться домой
по подземным изведанным тропам.
Только эхо гудит,
только двери закрытые стонут.
Опустевший вагон —
всеми признанный рай мизантропа.

Хорошо одному,
только ложь эта давит на сердце.
Заходите в мой дом,
разделите со мною чашку чая!
Пусть не сможем мы им
утолить свою боль и согреться,
Это правильный путь —
умирать, непрерывно общаясь.

V

За заводом река
полупьяная, полусвятая.
Проходя вдоль неё
я всегда погружаюсь в раздумья.
Только смерть есть конец,
только смерть навсегда разлучает.
Значит, смерть есть разлук
окончательно точная сумма.

Сумма тел и земли,
что обильно полита слезами,
Душу рвущих «прощай»
и разбитых сердец, несогласных,
Что лишь смерть может всё, что лишь
смерть может встать между нами,
Не спросив ничего
и оставив без света и ласки.