Вячеслав Васильев: Октябрьский вальс. Cтихотворения

Средь бела дня и пасмурности града,
Сухой стеной возросшего пред злом,
Я вижу в лужах облики солдат и
В пустых парадных слышу метроном.
Да, этот город помнит, ясно помнит,
Как дул блокадный ветер, наугад
Снося людей, идущих через голод,
Тисками сжавший гордый Ленинград.

Он помнит их обветренные лица
И стойкость глаз стеклянных, но живых.
Кругом ноябрь. Небо шелушится
Окопной грязью, кожей рядовых.
И жизнь идёт исправными часами
Вдоль стылых стен сквозь хладные ветра,
И где-то за нигде, за небесами
Блестит улыбка грозного Петра.

Я как выпавший в море осадок,
Рыжий дождь, растворяющий тучи.
Разум раненный брошен в засаде
Тем приказом, что не был получен.

Птицей вьётся над вишнями лето,
Пашни пахнут свободой и счастьем.
Только тлеет мой век сигаретой,
Заплутавшей у дьявола в пасти.

Это милое-милое дело —
Убегать в зазеркальную вечность.
То, что может не вынести тело,
На горбу тащит в марево печень.

И над всем этим плавится солнце,
Загоняя во тьму большеглазых.
Ртом хватаешь не воздух, а стронций,
Оказавшись без противогаза.

Сердце скачет в груди со скакалкой,
Жизнь гудит паровозом на север.
И мальчишка, потрёпанный палкой,
Подорожник меняет на клевер.

Лужи пахнут балтийским приливом,
Соль вкуснее вдруг стала, чем сахар.
И желает семь футов под килем
Мне раздутый от выпивки пахарь.

Ночь советов ложится на город.
Лунный свет всё мне кажется дальним.
И, скрещённый с серпом, ржавый молот
Гнёт отчаянных на наковальне.

Если жизнь положить в светло-серый конверт
И отправить на юг – не удержит письма
Моей музы ладонь, что при взгляде на свет
Так же щурит глаза. Нынче радует тьма.
Облачённая в боль, она шепчет в ночи
О беспечности лет, пролетевших как миг.
Если в ржавый замок не влезают ключи,
То пора уходить. Только сдавленный крик
Знает всё обо мне, заточённый в груди.
Он уверен, что я не вернусь никогда.
Если жизнь была сном, он теперь позади,
И забыть про него не составит труда.

Как только не
Кричали мне проклятия и цифры
Залитого, забрызганного шифра,
Что на спине,
Как знак «инь-ян»,
Был выведен автобусу мужчиной
Довольно средних лет. И за машиной
Бежать сквозь Ломоносовский туман —

Совсем не то,
Чего ты ожидаешь от поездки
Туда, куда-то в сторону по-детски
Худых мостов.
И стар и млад,
Затихший на продавленных сиденьях,
Обузданный злорадствами и ленью,
Отставшим рад.

Ну что ещё
Тебе мне предложить, пока не стихли
Слова волхвов над выщерблено тихим
Житьём трущоб?
Я молод и
Лишён любви к изысканным манерам.
В моём окне виднеется фанера,
Как орден безразличью на груди.

За что люблю —
Не в силах рассказать или ответить.
Я знаю, жажду жизни или смерти
Не утолю.
И кровь течёт
По жилам рваным, кости согревая.
И жизнь идёт, разлуку упирая
В моё плечо.

Как стылый дождь,
Застывший над Дворцовой, как над гробом,
Седой прохожий втискивает злобу
В сырую дрожь.
Узреть апрель,
Унизанный сверкающим светилом,
Растягивать оставшиеся силы,
Чтоб не усесться с временем на мель.

Я был другим —
И это данность, брошенная наземь
Пред вырванной из дня, невидной глазу
Толпой руин.
Идут года,
Кричат из подворотни: «Будешь водку?»,
И я, не надрывая жил и глотки,
Шепчу им: «Да».

Холод струится песней
в джазовом клубе. Гости
медленно пьют игристый
винный напиток, виски,
водку, мартини. Праздно,
как за игрою в кости,
смерть забирает жизни.
Звоном бокалов, светом
пыльных плафонов, дымом
длинных сигар и лаком
старых гитар покрытый,
холод всё знает. Реже
знает не всё, как мы, но
мне им не стать забытым.