Вел караван. Когда же ночь спустилась,
Пред ним ущелье тесное открылось.
Проводника спросил он: «Как зовут
Ущелье? Что за люди там живут?»
Ответил тот: «Дорогу эту знают,
Ее ущельем Тюркским называют».
Муж содрогнулся, будто самого
Увидел он гуляма своего.
Сказал он: «Здесь устроим мы стоянку,
А в путь пойдем при свете, спозаранку.
Коль в Тюркское ущелье я войду,
Боюсь — в беду опять я попаду!»
Не будь рассудком в страсти отуманен,
Иль будешь ты, как тот купец, изранен.
Кормя раба, для блага своего,
Ты в трепете воспитывай его.
Не очутись, мудрец, в беде великой,
Коль раб твой станет вдруг твоим владыкой.
Раб должен воду, кирпичи таскать, —
Повиноваться, не повелевать!..
* * *
Прекрасным ликом некто поражен —
Был потрясен, души лишился он.
На нем так много пота выступало,
Как на листве росы не выпадало.
, что мимо проезжал верхом,
Спросил: «Что с ним? Что за недуги в нем?»
Ответили Букрату: «Честно жил он,
Зла никому вовек не причинил он.
Теперь, завидя нас, бежит он прочь,
Один в пустыне бродит день и ночь.
Он обольщен был образом прекрасным —
И разобщен навек с рассудком ясным.
Мы все его пытались увещать,
А он в ответ: «Не нужно мне мешать!
Я ухожу от мира, полн кручины...
В моей беде — вина Первопричины.
Не образ милый сердце мне сразил,
А тот, кто этот образ сотворил!»
Тот возглас был услышан престарелым
Бывалым странником — в сужденье зрелым.
И молвил странник; «Пусть добра молва,
Не все в мирской молве верны слова.
Пусть, образом творца запечатленный,
Прекрасный некто дух смутил смятенный, —
Что ж он дитятею не восхищен?
Ведь и в дитяти вечный отражен!
Верблюды и красавицы
Равны для тех, кто Тайну видеть в силе».
Чадру стихов соткавший мой язык
Красы волшебной занавесил лик.
Глубокий смысл за черным строк узором
Скрыт, как невеста, пред нескромным взором.
Не знает Саади докучных дней,
Скрыв красоту за завесью своей.
Я, как светильник пламени ночного,
Принес Вам озаряющее слово.
И не в жару ль «Персидского огня»
Толпа возненавидевших меня?
* * *
Пусть муж от дел мирских освободился,
Пусть от людей он в келье затворился,
Никто — святой ли, иль обманщик он —
От клеветы людской не защищен.
Пусть к небу вознесет тебя создатель,
В подол твой вцепится твой зложелатель.
Камнями можно Деджлу запрудить,
Но пасть клеветника нельзя закрыть.
Ты слышал злоязычных, развращенных:
«Что — пост? Ведь он насущный хлеб ученых!»
Не отходи от истины своей,
Хоть будешь ты ничем в глазах людей.
Когда благоволит к тебе всевышний,
Все опасения твои излишни.
Но жалок, кто людей не любит: тот
Дороги к Истинному не найдет!
Все степени пройди нелицемерно, —
Тебя погубит первый шаг неверный.
Так двое разно поняли коран,
Как светлый дух Суруш и Ахриман.
О, горе тем, кто к слову рад придраться.
До Истины вовек им не добраться.
Что ты, — презревший, позабывший мир, —
Увидишь в чаше, отразившей мир?
Тот, кто в пустыню навсегда изыдет,
В конце концов людей возненавидит.
И скажут: лицемерен он и лжив,
И от людей живых бежал, как див...
А коль веселый в каждом видит друга,
Все скажут — он гуляка и пьянчуга.
Злословят о богатом: «Это он —
Поправший справедливость фараон!»
Когда в беде скорбит бедняк несчастный,
То скажут: «И общенье с ним опасно!»
Коль на царя падет судьбы удар, —
Казну растащат, скажут: «Божий дар!
Довольно, мол, ему кичиться властью.
Всегда идет беда на смену счастью!..»
А если бедняка, — полна щедрот, —
Судьба его высоко вознесет,
И про него пойдет дурная слава:
Мол, он невежда — низменного нрава.
Когда бразды судьбы в руках твоих,
То скажут: «Жаден он до благ мирских...»
А если дело делать перестанешь,
В глазах толпы ты дармоедом станешь.
Не будь многоречив, не будь болтлив,
Будь, как стенная роспись, молчалив.
Мужей добра не назовут мужами, —
Мол, струсили, на бой не вышли с нами.
А кто от страха гневом опьянен,
Его бегут, крича: «Безумен он!»
Кто мало ест и пьет, о том болтают,
Что, мол, друзья тайком его питают.
А если добрый любит пить и есть,
То скажут: «Брюху воздает он честь!»
И если скромный человек богатый
Не облачается в парчу и злато,
Злословье скажет: «Вот он — лицемер!
Вот — скряжничества гнусного пример!»
Читать дальше