Владимир Столбов - Метель на кухне. Стихи

Отрава коротких гудков.
Зеро. Одиночество в кубе.
Не стало коротких гудков
И провода, жгущего губы.

И злоба находит волной
На лоб, и молчат километры
Будильником-сном надо мной.
Подушке оставив ответы

И слёзы – клепсидре, ложусь
На лживые хвойные ветки,
В надежде на утро. Но жуть
Как ночь, наплывает на веки.

Снова ночь зацепилась за плетень.
Мне невмочь засыпать под этот вой,
И за то, что осыпалась сирень,
Отвечать мне придётся головой.

Горечь сцен – и просцениум берёз
Освещён красной лампочкой табу.
– Всё не так? – расплывается вопрос, —
И ответ льётся струйкою по лбу.

Снова ночь. Не уйти от духоты.
Эшафот – доказательство побед.
И вины. Ведь осыпались цветы.
Только как рассказать мне всё тебе?..

Необузданным словом (тем меньше кстати)
Анафему легче шептать кровати,
Простыням, усталости, поту тела,
Говорить с укоризной: «Сама хотела»,
Отводить свой взор от дыры пространства,
Не умея глазами сказать: «Останься»,
Хоть в толпе исчезают родные лица.
Всё ж зима – это лучше чем шорох листьев,
Потому что чище. И ближе к Богу.
И не нужно уже выбирать дорогу,
Потому что хватит и тропки узкой.
И не нужно друзьям объяснять по-русски
То, что в Англии СПИД – что-то типа «быстро»,
Там «Good morning» с утра не звучит как выстрел,
Да и вещи проще. К примеру, Темза.
Или имя «Чарльз». Чтоб не цыкал цензор,
Королеву-мать поминать не стану,
Ибо только лишь «…aut nihil». Старым
Всё же как-то проще с землёй прощаться.
Небо тянет ввысь, как орла. Отчасти
Так же рвётся к жизни губами, кожей
Твоё тело, что жизни создать не может.

…И некуда от холода уйти —
Промозглый ветер, пошутив, оставит
Тебе один окурок. От пути
Увидишь только фильтр. Закроешь ставни

Усталых глаз, питавшихся лишь тьмой.
Ты вспомнишь голос – провод, цепь, верёвку —
Нет, – петлю! – и комок уйдёт тайком,
Оставив двух влюблённых и неловких

Среди аукционных номеров:
«Чем больше не поймёшь, тем экономней».
Вы в лихорадке прятали любовь,
Как овдовевший Лот в пустом Содоме

Пытался спрятать соль (хотя её
И пролито, и выпито немало).
Незрячая Ассоль своё бельё
Атласно-алое искала у причала

И всё звала тебя: «Mon prince! Mon cher ami!
Я истоптала валяные туфли,
Всю сотню пар!» – а ты, прижав дверьми
Записку, что ты не наследник Тутти,

Давно ушёл. Вновь поезд, вновь вокзал,
И снова ты ошибся с опозданьем —
И спал на верхней полке, и дрожал,
Узнав свои трамвайные желанья

Про красный дом без окон – и в бреду
Ты догонял метели Белый танец,
Свой лоб прижав к обрАмленному льду
И чувствуя тот миг, когда не станет

Тебя на этом свете. Или тьме?
Неважно! Как в Истории обида,
Всё утопает в общей Колыме:
Борис и Осип, Сцилла и Харибда,

И чистый лист, а между ними – ты,
Семью слепыми смертными стихами
Ты был прикован к свету, но застыл,
Как чайка Джонатан под небесами…

Прокуренными. Комнатными. Ночь.
Ты вспоминаешь лёжа на кровати,
Что ты прошёл. Где ты ещё пройдёшь.
А на чего – и сил уже не хватит,

Лишь только памяти. Уж ветер стих.
Пусть новый бард чужую песню сложит.
И близко – точка. Запятые ложны.
…И некуда от холода уйти…

…И снова душит мягкий плед —
но нет надежды в данной ласке.
Мне спину колют крошки лет
И нет конца игре дурацкой.
Здесь, отупев от многих жатв
Вкус яблок не прибавит чуда
И, локотки к груди прижав,
Взлетает мой смешной Иуда.
А дома ждёт меня беда:
Там в узел завязались тропки
И с потолка течёт вода,
Мою переполняя стопку.
Я сброшу плед, разбавлю кровь,
Скрыв снег за шторами двойными
И до утра под сердца дробь
Я буду ждать весенний ливень.

Дрожит рука, хватая шов
Строки, но шансов нет в работе.
Забившись в тело – мало слов —
Кружусь от печки и до рвоты
Смотрю на белый потолок,
В своё двуликое веселье —
Видать, от страсти пот далёк,
Как наша встреча от похмелья.
И спор не позволяет быть.
Смешна латынь иезуита
И как ладонью бьёт о быт,
И языком вода избита.
Суров закон: слепым вином
Я крашу жидкость ожиданий,
И мне осталось лечь на дно,
Глуша строкою звук рыданий.