Владимир Столбов - Метель на кухне. Стихи

…всего-то полчаса ходьбы.
Хоть бы заплакать.
Pret-a-porte, заплата на заплате —
готово к сносу:
ты или не быть.
Я жалость
под исподнее упрятал,
и мой побег – ошибка:
я бежал,
но в сторону тебя —
на грудь еще одна дурацкая нашивка —
оказалось,
что я спасал любовь,
свой нимб рогатый мукою губя —
бежав тебя, не избежал судьбы —
и не бежал, а шел —
дрожит губа…

…что поскорей попробуй умереть.
попробуй раствориться.
Без помех
люби свой милый мимолетный грех.
веди за повод
статных жеребцов,
пока они считают, что ведут
тебя в кино, в кафе.
Но эта помесь
гордыни с жалостью коверкает лицо
твое. Теряется эффект
охоты и коверкается совесть,
…и потому не думай обо мне —
мне надоело с липкостью бессонной
быть в твоих мыслях —
и надежды бред
пускай меж нами
в пустоте повиснет.
И так смешна твоя забава – смерть…

…и без них нам не вычерпать горя.
Как не вычертить график
осторожной и чуткой вины
(подожди с «да ты гонишь!»)
в нашем мелком (трехмерном?) пространстве.
В пересчете на граммы
для усталой и гнутой спины
(я зациклен на непостоянстве)
тысяч семьдесят —
если есть раны,
то пять тысяч уходит на кровь,
остальное – на кости и ливер, —
каждой нотой любви
заколочен в серебряный гроб.
Этих нот не усилит ресивер,
но без них трудно слушать не споря…

… – какого ангела?
Останься при своих.
Я слишком долго
ждал тебя – такую.
Пакет осколков
в дар прими. Тоскуешь?
А на гримасе жизни – светлый лик…
Get out – надежде, вере и любви,
другим путям – одни и те же грабли.
И то ли восприятие ослабло,
а то ли просто страсти за… ли.
Куда как скушно. Брить. Стелить. Кровать.
Бояться стоит только нас самих.
Ведь лучше – тихо жить.
Зевать.
А опохмел при пьянке на троих…

…в отчаянье?
Я чувствую себя блондинкой
и боюсь,
что так оно и есть – дурной союз
разлуки и сарказма
подернут дымкой —
или же дымком мечтанья,
– снова бес воскрес,
и ум за разум
прячется, и страшно
улыбиться – уж лучше дураком,
ничтожеством в степях Гипербореи,
но не с тобой же…
Штопаным райком
(райкомовским матрасом)
не заманиться бы, шепча «о боже» —
знать, что мы сгорели,
и что, опять в огонь?
Огонь, вода – один х…й.
Одна нам честь и пропасть —
как не впасть…

…и как остановиться? В этой гонке
вдоль частокола стрелок часовых
нет финиша. Стакан настойки горькой —
рябиновой, похоже, – я привык
пить на ночь из окна. Осенний допинг
лишь слабо греет мне сетчатку глаз,
а дальше – холод… и озноб… и в доме
нет пятого – уютного – угла…

Это тела тепло. Это звездноколючий снег
Тает дымкой во рту, оставляя оттенков сотни.
Это запах волос. Он приходит ко мне во сне,
И я радуюсь, будто расстались мы лишь сегодня.

Это вкус твоих губ. Я запомнил его когда
Ветер бился в окно, телефон звенел, как безумный.
Я его берегу. Хоть инфляция резвых дат
Убивает меня. Позвонил. Подзабыл. И умер.

Этот запах на пальцах, он знает все лучше нас.
Он позволит мне быть, врать и душу продать позволит.
Пусть кому-то ты дочь. А кому-то, представь, жена.
Ты пока еще здесь. Значит, жить мне не так уж больно.

Это голос на коже. Ты молча мерцаешь, пьешь
Ощущение ночи, горение голого тела.
Ты – пока еще ты. И взгляду не выйти прочь.
Слишком много он знает. И ты слишком мало хотела.

Этот запах на пальцах преследует, словно бред.
Я бегу от него, зарываясь в бездомность улиц —
Но я брежу, ведь на тебя в ноябре запрет,
И декабрь готов мне морозную смерть подсунуть.

Это тела тепло. Это солнечный яркий смех
Среди зимней ночи. Пусть звезды рыдают чаще.
Это запах любви. Это эхо из давних мест.
Это все, что осталось от нас. Подыши. На счастье.

У твоего окна. Ты чувствуешь потом.
У твоего окна. И незачем реветь.
Угар приносит сон. Но было ли за что
Ругать и пить, и бить? И не смотри наверх —

Меня там тоже нет, и на стене – мираж.
И в рамке только дым. То НПЗ дымит.
Не ночь, но немота. Как темнота – на раз.
На два – звезда горит. Там где-то были мы.

Мы были во дворе. У арки. У ларька.
У твоего окна нам не хотелось в дом.
Там мама, то есть, спать. Там мы у баррикад.
Две стороны стекла. Мы виноваты в том,