Дмитрий Гладкий - Смуглый день (сборник)

Голову вскинув гордо,
Под руку с модным в бородке,
Шла ты как с писаной торбой
Танцующей лёгкой походкой.

Каблук твой нанизывал листья,
Словно струна бемоли,
А я нехорошие мысли
Вдогонку вам слал обоим.

Лишь глаз золотые рыбки
Хвостами меня мазнули,
Мгновенная тень улыбки,
Что ранит похлеще пули.

Я свору породистых строчек
Гонял по бумажному полю,
Да это лекарство не очень
Лечит душевные боли.

Глотал без разбора горстью
Стихи, запивая водою,
И в каждой случайной гостье
Сходства искал с тобою.

И снова как встарь обнимаю
Твои перелётные плечи…
И только потом понимаю:
Время – тоже не лечит.

Очнувшись, глаза открываю,
Застыв на печальном жесте, –
Я спинку кресла сжимаю…
Ночь. Я один. И кресло.

В небе кнопками сверкает
Млечный путь – что твой баян!
Кто мехи его расправит?
Может, строгий Иоганн, –

Сам маэстро точной фуги?
Или Вольфганг Амадей,
Что держал взамен прислуги
Вечно музу у дверей.

Ну, а может, Ванька-Каин,
Балагур и баянист,
Трезв умом, душой отчаян,
Хоть и на руку нечист!

Он такую врежет польку, –
Демиурги в пляс пойдут,
Славя Господа, поскольку
Так предписывает Талмуд.

Режь, Ванюша, жги, как можно, –
Сил не жаль на благодать!
Жги, да только осторожней,
Чтоб гармошку не порвать…

Вокруг скамейки с видом на Неву,
где я пришёл к мысли, что Литейный мост
напоминает стёртую подошву
ботфорта Петра,
такого же плоскостопого,
как и основанная им северная столица,
вальяжно и чинно гуляют вороны, похожие на
раввинов.

Изредка бросая на меня плутоватые взгляды,
они словно спрашивают:
«Ну что? Что вы на это скажете?!»
Что я скажу? Извольте, скажу.
Я скажу, что, по-моему,
за пять тысяч семьсот семьдесят лет
со дня сотворения мира ничего не изменилось.
Не изменилось в том смысле,
что всё по-прежнему хорошо весьма.
Правда, с незначительными перегибами на местах,
вроде той возведённой в подвиг
исторической несправедливости,
когда пожилой мастер художественного свиста
был упокоен палицей
страдающего мигренями муромского культуриста.

Но это зависит от точки зрения,
с которой взираешь на мир…
Как если бы Литейный мост,
глядя на меня, мог подумать,
что создания бессмысленней и нелепее он не
встречал.
Так и об истине, – можно сказать, что она –
не фунт изюму.
А можно то же самое, только другими словами.
Например: истина – это всего лишь фунт изюму.
Разницы нет, потому что от милых сердцу вещей
и имён
все равно остаётся лишь пыль,
так есть ли смысл заботиться о том,
что никто не умрёт для себя самого?

Но! К чёрту философию! Учтите, что любая
красивая и строгая система не устоит
на нашем зыбком льду самосознанья.
Пойдёт ко дну, как тот тевтонский рыцарь…
Другое важно: словно канифолью
мы жалостью к себе натёрты так усердно,
что любой смычок из королевского оркестра
в сравненье не идёт!
И это тоже хорошо весьма, поскольку не даёт
возможности проснуться.
Как, впрочем, и уснуть.

Ах, жизнь моя, облысевшая от плохой экологии
леди Годива!
Всё же, шельма, ты многого стоишь, –
взять даже это непостижимое притяжение,
когда не земля удерживает тебя, а ты сам уже
держишь землю…

Ах миляга, финансовый аналитик,
что покорил меня дрессированными глазами
и загипнотизировал уверенным голосом!
Ах шельмец, причудливый говорящий всход
семени Адама Смита на русском финансовом
черноземье!
Расскажи, расскажи же ещё, белорукий
дородный мой гуру,
как же выгодней распределить
мультивалютную корзину моих накоплений?
Поведай, как приумножить мои сбереженья?
Скажи, умоляю, в какой банк, на какой депозит
положить все богатства мои:
имя любимой,
запах её волос,
с играющим в них в прятки
солнечным зайчиком,
цвет неба, отражённый её глазами,
вкус ветра степного,
оставшийся от её поцелуя?

Прогулялся по жизни, как по нотам диез, –
Колокольцами слов бренча.
Экие графитти на заборах небес –
Это я себя плеснул сгоряча!