Дмитрий Гладкий - Смуглый день (сборник)

И только труд – мерило всех вещей,
Он и причина мира сотворенья,
И от его мозолистых мощей
Стихом беременеет вдохновенье.

У него,
кто спускается налегке
мне навстречу,
спрошу непременно:
обязательно ли босиком
нести этот крест,
эту тяжкую ношу в гору?
Или можно дорогу
преодолеть в удобных ботинках,
они почти новые…

Развратная беспечность городов,
Где даже воздух заточён в кавычки,
А умирание напуганных богов
Из года в год становится привычней.

И здесь асфальт давно не пахнет хлебом
И молодым – с кислинкою – вином.
Лишь горизонт под этим хищным небом
Топорщится обглоданным ребром.

Больная жизнь выгнулась как кошка, –
Уже не веря ласковым речам,
Она свои секреты осторожно
Несёт навстречу важным палачам…

Завидую тому, кто хочет жить.
Завидую тому, кто умереть спешил.
Мои бесцельные и мрачные прогулки!
Мои распятья старых переулков!
Да что там страсти, – жизнь не перешить,
Она – как воздух – не испить до дна.
Её портной великий порешил
Одёжкою добротной сделать. Так,
Чтоб не топорщился в подмышках мой пиджак.
Он так пошил, чтоб по плечу была,
Чтоб в талии не жала, и могла
Служить мне долго, – всё-таки – одна.

О Кишинёве помню я, что он похож на блюдо
Старинного фаянса, прозрачного на свет,
Где трещины кварталов и скверов изумруды,
И леденцы церквушек сплелись в один сюжет.

Над ним склонится ангел печальный и усталый
И, проведя перстами по сколотым краям,
Он смысл первобытный, пусть даже запоздалый
Вернёт словам и птицам, деревьям и камням.

Проснулся заполночь. Шершавая луна
Гвоздём вонзалась в памяти стигматы:
Больней бывает только новизна
Предчувствий неизбежности утраты,

Когда не лечат ни слова, ни время.
Когда душа, опохмелившись пустотой,
Вкусивши радостей запазушных в Эдеме,
Всё ж к телу прилетает на постой.

А тело трезвое внимает тишине
И видит призраков летучую походку,
И слышит, как в простуженном окне
Осенний дождь наяривает чечётку.

Как не печально? Ей сегодня умирать,
Тебе – чуть после, всё-таки придётся.
И это будет быстро – так и знай,
Что лишь очередной костёр взовьётся,
Ты загрустишь о собственной душе.
Как женщину огню не предавай –
Её не покорить вообще.
Она к тебе, поверь, ещё вернется.

Узорчат день. Фарфором антикварным
Сквозят сады пронзительно и тонко.
И глянет осень на меня печальным
Нахохлившимся чёрным воронёнком.

А в ней самой – повадки птицелова:
Она силки расставит не спеша,
Чтоб в дёгте нераспознанного слова
Забилась легковерная душа.

Забьётся и замрёт. Зачем ей облака?!
Она с ладони осени послушно
Клюёт лениво зёрнышко стиха
И вглубь себя взирает равнодушно.

Ты прав, мы все из леса вышли…
Вернуться ли назад? Да пусть Всевышний
Решает эту сложную задачу.
А мы его пристроим гонорары. И на сдачу
Дешёвого вина успеем прикупить, –
Оно подёнщины пронырливый любовник…

Я, верно, до сих пор ищу шиповник,
Чтоб страхи темноты угомонить.
Но трепетных метафор дилижансы
Меня умчат от бед, и божьи все авансы
Уйдут по новой на дешёвое вино.
Шиповник, страхи, песни – всё одно.

Пускай меня простит батяня, ротный.
Я медяками не накрыл ему глаза.
Был гол песок, а стал вдруг плодородным
И на крови давно растёт лоза.

Пускай меня простит батяня, ротный.
Мы тоже там готовы были лечь
Как стреляные гильзы, только льготный
Билет нам завещал ты уберечь.

Пусть на Суде у нас обоих спросят:
Ведь мне была та пуля – спору нет!
Прости, бача [2], тебе лишь двадцать восемь,
А я уж старше на двенадцать лет.