М. Гиршовский - Пожелтели газоны

Сойду с дистанции
Трава по пояс
Сойду с облака
Шпалы шпалы
А в анекдоте
Не я только
А не смешно было
На нарах
Свобода
Эх эх без креста

– Я был пехотой в поле чистом.
– А я был честным трактористом.
– Я блох давил и давил мух.
– Ну-ка, подробнее?
– Смотри, – я доктор ВОХР-наук,
ловил и блох и мух со свистом
и в городе и в поле чистом,
и тракторист и пехтура
и умники и фраера
под ноготь шли мне на ура.

слюнка дауна кап-кап
прямо на копьё
нет давно уже рожна
колется жнивьё

Герои диалога давно мертвы.
Говорящие головы непрофессора Доуэля.
Строчки эти и те – просто швы
В теле.

прощай
я не прошу прощенья
здесь в новой жизни всё новьё
я вас любил
я вас люблю
и это знанье
мне
босиком бегущему
жнивьё

Бог мой нечаянный
Птичий гвалт у кормушки
Беличий хвост тенью мелькнувший
Солнцем весны омывает печаль
И тепло. Хорошо-то как!
Вот, я сейчас шустрый зверёк
Со своим хрухрумхрум
Красная птаха неловкая
На ветке с юркими воробьями в тусовке
Дорожка цементная в шелухе кукурузе
Всё это я а не эти отдельные чуда
И за окном и на кухне и за спиной и повсюду
В доме напротив старуха бьётся в оргазме
Негров семья
Ему уже скоро двеносто* ей семьдесят позавчера
Боже о Боже
Они засыпают и разве это не я?
Аз Буки Веди.
Всё. Всё и Вся.
Влага стихия и благодарность стихия печали
И счастье печали
Вдох и улыбка и выдох
Кольцо годовое Земли вокруг Солнца
И в пульсе вселенной молитву прими
Свою от Себя и Себе о Себе бесконечном

Был велик покойник этот.
Время вышло.
У него такой вот метод —
Выйти и не возвращаться.

Забрось привычку время догонять.
Жить лучше в направленьи поперёк —
Уток виляет вверх да вниз основы.

Национальностей не много —
Кто принял, кто не принял Бога

Мне нечего сказать про Сахалин.
Я лучше о себе – себе, а не кому-то.
Слова подскажут мне,
откуда сплин,
зачем дышать,
какого черта смутно
ворочается звук снаружи и внутри
и просит:
– Ты меня проговори.

Я счастлив по праву рожденья
Я вечен пусть и умру
Не выкорчевать коренья
Меня из меня точка ру.

Себя прописал гипертекстом
На всякой странице людской
На листьях где ягода спеет
И птица её клюёт.

Малина-малиновка стрёкот
Здесь гул обналичен в нал
И хаос – Гомера хохот
И космос – и ритм засиял

Земная плоть хранит беспечно
И пустоту и лаву и гробы
Пусть эта кладка не навечно
Я это Ты.

Кто может знать, что этой ночью
Я сочинил стихи любимой
И точно так же, как прошедшей,
Не встал, не записал ни слова? —

Никто.
Зачем вам об убогом чего-то знать?
Сплошную чепуху..
А еженощно я сочиняю о любви к Тебе,
И Ты всё знаешь и молитвы слышишь.
Так Мир устроен странный Твой,
И люди говорят: «Всё – без толку», —
Дурной народ, никчёмный —
А мы, давай, простим им,
Ладно?

Проходят мгновенья, и где-то
Они остаются все вместе,
Пируют, смеются и пляшут
В компании за спиной.

И то, где я плакал ночью,
Нальёт до краёв другому,
В котором я шёл, упираясь
В слой пыли и пустоту.

И выпьют они вместе с третьим, —
Когда я не пью совсем,
Когда я устал от овсянки,
Когда..
Но оно не случилось, —

Я мимо него прожил.

о проданное первородство за пионерский шелк
за то, чтобы голос крови до жалкой жалобы смолк,
за то, чтоб тысячелетья, пульсирующие огнем,
глазками чарли чаплина плакали перед сном.

заботы страны израиля стали войной с пустотой
смерти людей пережевывают прямые связи с тобой
и все мы двуногие мозглые на тоненькой корке земли
даже не ищем смыслов, которыми быть могли