М. Гиршовский - Пожелтели газоны

Дыши, строй позвоночник стройно
И веселись,
Есть только лев и крокодил и пропасть, но
Это жизнь.

По башке бомбят деревяшками слов,
А то – развешивают лапшу.
Береги башку.
Будь здоров.

Москва. Крестьянин торжествует,
Сбежав с колхоза как-нибудь.
Большевика он жопой чует.
Мстить! – на Лубянку держит путь.

Как не хочется знать ничего!
Как же хочется жить напролом,
не бояться себя самого,
крепко вставшего на своем.

Из краплёной колоды слов
я легко набираю очки.
Проиграть для меня западло —
героизм победительно чтим.

Так и здесь скучной логикой слов
я обрушился в сказочный текст
и с тоскою ушел под откос,
словно с женщиной в лес.

Со смешками стою на пути.
Тускл прямой бесконечный металл,
словно в мае предутренний Стикс.
Раз я выиграл, то – проиграл.

От любви задохнусь. Сам с собой
разыграю свободу и
вставший, ввязнувший, влипший в застой
задохнусь от любви.

Луна приветствует лунатиков так, как Россия россиян.
Гондон приветствует зачатие, а я всегда без водки пьян.

Про эти миленькие странности писал ли не писал Вильон,
Но был Ильёю не без пряности наверняка переведён.

В строю из слов он не топорщится, на очумевшее «убей»
Равняется, равняясь, косится, как пионер на ряд грудей.

Правёж правителей —
хочу убью, хочу прощаю,
своё правленье ощущаю.
Ты здесь ещё? —
Убить

Раздылбурщирен мир? Не знай.
Другого мира я не знал.
О, «дыр бул щир» поэт сказал? —
По-русски будет: «Ты камлай».

Сюжетом называя трафарет,
ты примеряешь жизнь к шаблону —
не дай бог где нечаянный просвет
без санкции Синедриона.

И только боль – ожог, удар, порез
напоминает – рамки-то чужие,
их жил живой, он жил их без,
потом их жили, жили, жили.

На ложе измерительное ляг
в Прокрустово единство жажды,
страх или страсть, а оглушает лязг
гильотинный: каждый, каждый, каждый.

И если кто из всех
попробуй,
так тот – и заповедь, и грех.
Здравствуй.

нога попала в колесо!
ничего, кроме правды не спеть.
не спи – и не приснится сон.
бди! – и не придет пиз. ец.

В ряду знакомых близких и любимых
Твои глаза, о свет моих очей,
Пародией сентяборьских ночей
Черны огнем, желты, неугасимы.

Так чувствуешь ладонями своими,
Раскрыв кулак ненужный и ничей
И холод гробовой, и жар печей,
Движенье воздуха и тел. И имя

Не нужно ничему. Дыхание свободно —
Ладоней – в рост подсолнечный и птичий,
И стоп – в шаги и корни до ядра.

Само всё живо и самоугодно
И льётся из различия в различье
Молитвой благодарственной «За Здра…

Лжу
Обнажив
Буду
Жив

Даоизм, дзогчен, Самара,
Путь по жизни, счастье, страх,
Вечное от счастья «ах!»
И улыбка санитара.

Первой строки желание страстное
Берег, подъезд и чёрт знает чего
Это начало, слова не знавшее
Свет темноты, свет темноты

Их размывает канон неумелый
Тоники силлабо детский расчет
Это тебе начинается время
Твой Берешит, твой Берешит

Не пей, поэт, —
Фигня писаться станет.
Зачем тебе фигня?
Не пей.
И не пиши.

на шарике одном одна вода, одна листва, и жизнь одна жива едва.

Не продается рукопись никак.
Стихами и заметками набита наволочка.
Топ-топает по Персии чувак,
С мешком своим ненужный персияночкам.

Холера прихватила,
чёрт возьми,
А где-то Волга с небом по-другому,
хлеб облаков на небеси.
И жарит память сквозь истому.