М. Гиршовский - Пожелтели газоны

вспомни, иголка ёлочная, ветку и ствол и сок,
он напрямую оттуда зелёною силой тёк,
заговори его голосом теченье ручья и шторм
проданное и преданное тому кто купил не в корм

мертвечине всё живое без толку одна только слизь
в единстве со всем и всеми неповторима жизнь

Все одинаково. В неразличимом перетекании сплошности еще и нет ни чувств, ни чувствований, ни ощущений – ибо нечего и нечем.
Но уже сама сплошность своим перетеканием понимает свою неразличимость, и уже это понимание – и орган, и чувство, и ощущение.
Непрерывность перетекания самого себя в самого себя, или самой себя в саму себя – уже и сплошность и понимание сплошности как непрерывности, а значит, и понимание прерывности как несплошности.
Существование в качестве существования есть явление существования, и связь между сущностью существования и явлением его, связь, не могущая не быть, есть понимание существования самой существующей сплошностью.
И биение тел в глупом страхе перед красотой, что это?
И тепло – тел?
И линии и тени плеча, и тепло тел, что это?
И слова – эти формы звучащего голоса. И любовь – эта сила ничего не понимающей сплошности. И чего понимать, если неразличимо?
Сила – сама.
Так рождается и расцветает словарь. Словарь обещает понять, словарь обещает формы и формулы. Словарем, одним словарем, сила становится
действием, дело становится силой, истечение сплошности – сыпучестью непрерывности.
Но – тепло тел и красоты взмах!
Не перевести дух. Жизнь происходит сейчас. Пламень кусающих уст лижет связанных нас.
И снова все тот же круг:
Цер-бер, Тар-тар и пах.

да будь я даосом
в дао плывущим
еврей я
пока моё намерение и его течение – одно

еврей – человек Бога.
название религии не оговорено.
дело не в названии религии, а в том,
что
человек подразумевает Богом, Божественным, путем к Богу…

принятие Бога, если случайность, – не есть принятие.

Говорить о еврействе, о долгом труде его счастья
Мы не можем, мы можем, как медленный медленный снег:
И заносы мешают, хотя, никакого ненастья
И совсем нету ветра, и странный для города свет
Без источника, без направленья, без тени, как сначала, до слова —
Не отделена
Воссияния света судьба и основа
Человечая смертная страстная тьма,
Так над морем рассвет проступает из мира
Раньше солнца и пасмурно, и наверняка.
Снегопад. Снегопад – порожденье эфира
Телерадиосводок синоптиков нам.

Нарушение сплошности всех измерений,
Всех времен и имен, и пространств
В теле – попросту дрожь пульса сердцебиений,
Скачка мышцы срывается с рыси на пляс.

Свистопляска словес разговора петляет,
Словно рыщем по городу – где карнавал? —
Между наших мозгов, наших тел, наших мыслей и рук и срывает
Ограниченность масок, одежд, целомудрия, совести – в бал
Бесконечно сплошного с кораблядства по курсу,
Где работал секстант, времяметр и компас,
Где любовь, а любовь – пограничное чувство
Одиноких людей, государств и пространств.
Если ты это – я, то к чему имена в разговоре?
он же только подглядывать может мой взгляд!
Понимаю со страхом и витаю над морем
Безотчетную вечность подряд.
Но нельзя, но нельзя, но нельзя раздвоиться,
За кабальным трудом не понятен шабаш,
И мечтатель Элохайэм в лицах
Ставит мир.
Это – наш.

Товарищ У творец коанов
Видал в гробу творцов коранов
Строчит он суры без диктовки
Кто любит – пьян без поллитровки