Татьяна Батурина - Привычка возвращения весны - веяния и странствия

Ни зги, ни крошки, ни глотка,
И мысли жарче пуха…
Не взять ли примус за бока
И кипяченьем молока
Унять киченье духа?

Ему, вишь, близок
Млечный путь –
Пора искать заочный!
Ужо́, возвышенную муть
Затмит глоток молочный.

Здесь – мудрость.
Гром во мне утих,
Разгладилось ненастье.
Ах, не напал бы новый стих
Творить (опять!) высокий штих
И млеть стиховной страстью!

Хозяйка, плавная, как сон,
Является пред очи:
– Ступай-ка, миленькая, вон!
Тебе уж мало ночи?

Я вышла вон, а тут, вовне,
Прекрасная природа,
И коль вовне, то и во мне
Всё – Божия угода.

(Душа опять рядит долги
И чает воскресенья,
И верит, что простят враги,
Наследуя спасенье…

Ужель вотщé который год Тяну глоток глагольный?)

Всё это – краткий перевод
С Небесного на дольний.

Лицо с мороза в розах –
Ах, сладок размороз,
И нет в его угрозах
Всамделишных угроз!

Входи, душа-Дуняша,
Готовы калачи,
А там и баба-каша
Донежится в печи.

Дуняша в новом платье,
В расшиве армянка:
– Вечор вернулись братья
С районного толчка –
Кабанчика толкали…

(Но весть уже стара:
Вечор они взалкали,
Алкали до утра,
Поныне спят,
Царь-пушка
Нежней их канонад,
Об этом бабка Грушка
Мне сделала доклад.)

И Дуня знает много
Историй про село,
Но нынче,
слава Богу,
Светло её чело:
– Хорошая обнова…
Фабричная халва…
И мамина корова
По-прежнему жива…

Вот кончена трапéза,
Садимся на диван
В бемоли и диезы
Обряживать баян.

Дуняша носит в гости
Свои карандаши:
Моей чернильной остью
Не выразить души.

Я раньше знала пяльцы,
Но музы стоят свеч –
Баяном грею пальцы,
Рисует Дуня печь:
– Пускай горит поленце,
Когда не будет нас… –
Дуняшенькино сердце
Страдает про запас.

Ужель грядущей жизни
Дитя провидит тень:
Языческие тризны
Горящих деревень?

Не плачь, душа-Дуняша,
Косицу теребя,
Расти, пока есть каша,
А уж Христова чаша
Сохранна для тебя…

Свет дороги атласно-миткалий,
В каждой кочке сияет краса
Из былинок и блещущих далей –
Хоть ступай прямиком в небеса!

Только в ней, старорусской дороге,
На великой, на малой версте
Отчей хо́жести учатся ноги,
Очи взоры стремят к высоте.

Не единожды я кочевала
По равнине цветной и росной,
И всяк цветик кивал, словно свой,
И под небом своим ночевала.

И однажь, утомлённая волей
На пути к деревеньке честно́й,
Я уснула на клеверном поле
Невдали от чащобы лесной.

Сон явился, с ним лес близлежащий,
Но – нездешний, но – ненастоящий,
Но – пугающий не наугад:
Будто нечто качнулось из чащи
И отпрянуло тотчас назад…

Долго, долго, не чая покоя,
Искушалась я зябкой тоской:
Примерещилось мне неблагое,
И какой мне отныне покой?..

Может, сгиб кто-то в клятом раздоре,
Вот и ходит, и бродит округ
Чьё-то неоткричавшее горе?
Иль душа, неотпетая вдруг…

Было, не было… Всё-таки было,
По сю пору горо́шит озноб,
Чтоб, наверное, я не забыла,
Как темно возле тёмных чащоб.

Не забыла обратной дороги
Средь равнины беспечно-родной:
Как летели мои резвы ноги,
Словно верные кони, домой!

Для судьбы, где и просто, и ясно,
Лето-летски хранит меня Бог,
Я ж, любя провозвышенный слог,
Навсегда не отрину напрасно
Дивь и праведность русских дорог:
Все приводят на отчий порог.

Шлях накатан – долог путь,
Села баба отдохнуть
При дороге, под кусток,
Развязала узелок:
«Дай-ка малость посижу,
На гостинцы погляжу.
Малолетке-дочке – бант,
Парню к дудке – барабан,
Деду – новые очки,
А свекрухе – рушнички.
Самому-то я на славу
Прикупила, вишь, отравы –
Заграничный табачок,
Золотистый мундштучок.
А себе-то ничего…
Ну так что же из того?
С сыном в дудку погужу,
Доче бантик повяжу,
Посмеюсь со стариком,
Оботруся рушником,
Погоняю мужика:
Не кури, мол, табака…
Шумно станется в избе,
Вот и спраздную себе.»