Феликс Грек - У мира на пиру

Ветер мая, задорен и пьян,
Краски дней и ночей перепутал…
Мне тогда был по духу Сарьян,
Было по сердцу светлое утро!

А под вечер стучался закат
Красной лапой в закрытые двери,
Ты сказала: «Смотри – это Рерих!» —
Это Рерих был наверняка!

За статью не дам и пару гривен,
Испытав сомнение и шок:
Разве Пиросмани примитивен?
Изотрите термин в порошок!

Он наивен, как трёхлетний мальчик.
Как птенец, как просинь среди туч!
Он творил, не требуя подачек,
Верный сын долин и горных круч!

Он любил приезжую актрису.
Но её не тронули слова!
Даже всеми розами Тифлиса
Он не мог её очаровать!

С тюфяка поднявшись утром рано,
В сумку краски положив и кисть,
Уходил расписывать духаны,
Воспевать безоблачную жизнь.

На полотнах мир не затуманен.
Весел человек и ярок цвет…
Разве примитивен Пиросмани.
Коль такого в мире больше нет?!

«Знаю Пушкина лучше лучшего!..»
За кичливость себя кляня,
Вижу – школьница Надя Рушева
Вводит в пушкинский мир меня.

В детских опытах отразится ли
Жизни гения широта?
Восторгаются композицией…
Что же тени скорбят у рта?

Говорим о проблемах времени,
О недетском её мазке…
Не к дождю ли болит у темени?
Не к грозе ли стучит в виске?

По Фонтанке гуляет девочка,
Чертит профили на снегу.
И не кисть в руках – просто веточка.
Ею Бог выводил, – я не лгу!

Где-то живы её игрушки, но
Покорилась, вдруг, высота:
Я предсмертные стоны Пушкина
Слышу с Надиного листа!

Что судьбина ей напророчила?
Триумфальные миражи?
Детство кончено, детство кончено, —
Вместе с детством уйдёт и жизнь!

Старый скрипач заказал себе гроб в виде
скрипки,
Так в похоронном бюро и сказал, не таясь,
без улыбки!

И без усмешки оформил заказ мрачноватый
приёмщик.
Разве что плотник стучал почему-то
за стенкой погромче.

Тихо ворчал, что народ стал совсем
несуразный:
«…Ящик – он ящик и есть! Похороны —
не праздник!»

Так получилось, что вскорости умер скрипач
одинокий.
Что ж тут поделать, – законы природы жестоки!

И хоронил его бедный трубач в одиночку,
И в некрологах о нём не писали ни строчки!

Только зеваки кричали, как шумные галки:
«Эй, поглядите! Вон там – контрабас
в катафалке!»

Что им сказать? Недотёпы! Другими мерилами
мерьте!
С музыкой он не хотел расставаться по смерти!

Там – зона! Запреты, табу!
Угрозы нежданных напастей!
Там ставим мы на кон судьбу
И жизнь, начинённую счастьем!

Там – зона! Да только ли там?
Ведь алчна она без предела!
И пусть твоя совесть чиста, —
Но ты всё равно под прицелом!

Но что же нас тянет туда?
Недуги каких вдохновений?
В чьей власти шальная узда?
Кто он, этот пагубный гений?

С той силой здесь нет ли родства,
Которой живое не жалко?..
Ведёт нас за грань естества
Угрюмый всеведущий сталкер.

Отчего грустна твоя строка,
Прапорщик Тенгинского полка?
Где тот лейб-гвардейский весельчак
С шаловливой искоркой в очах?

Где, Маёшка [7], твой гусарский пыл?
Неужели с возрастом остыл?
Складка скорби залегла у губ…
Отчего тебе стал демон люб?

Говорят, что водятся грехи, —
Не одобрил государь стихи.
Высочайший следовал указ —
Строго наказанье: на Кавказ!

Ты влюбился в этот горный край,
Там война, – и он совсем не рай!
Там Мартынов будет бить в упор
(Был кому-то выгоден тот спор!).

Двести лет покоя нет стране,
Двести лет Кавказ горит в огне!..
Жизнь кратка, но ты вошёл в века,
Прапорщик Тенгинского полка!

Как выразить стихами пенье птиц?
Как шум воды запечатлеть словами?
Как перед чудом не склониться ниц,
Услышав зов любви в скрипичной гамме?
Мгновенье остановит кисть творца,
И гений воссоздаст эпохи слепок,
И нет у одарённости конца, —
И сомневаться в сказанном нелепо!