Феликс Грек - У мира на пиру

К зиме с рождения причастен,
Противник пляжных нег и мод,
Январский воздух рву на части
И ем, как загустевший мёд!

И, вы поверьте, – молодею,
И вы представьте – верю в жизнь!
Отбросьте гнусную идею,
Что будто мы сползаем вниз!

Пока лыжня в лесу змеится,
Пока блестит на солнце наст,
Нам, право, есть куда стремиться,
И нелегко унизить нас!

По старому Дуниловскому тракту
Весёлый лыжник проторил лыжню!..
Внимая ритму, подчиняясь такту,
И я с тобой по колее гоню.

Он танцевал, наверное, на лыжах,
Приплясывал, от радости крича!
Я думаю, он был большой и рыжий,
Два метра росту и сажень в плечах!

И по лыжне его, как бы по нотам,
Разыгрывая музыку зимы.
Скользили мы уже с утра в субботу.
И в воскресенье в лес спешили мы.

Зима, зима! Снега на землю пали!
Снега, снега! Ни слова о весне!..

Отрадно, если есть весёлый парень,
Что проторил дорожку вам и мне!

Зима! За семью ветрами
Не скроешь тоски причину, —
Кровавыми снегирями
Оплакиваешь кончину!
Махая белой метелью,
Сдаёшься на милость марту, —
Напрасно ракеты елей
Февраль приготовил к старту!
Зима! Не мороз, а тление:
Мы даже не прячем лица!..
Мудрости проявление —
Вовремя удалиться!

Мужики из деревни погибли все вместе:
Эшелон разбомбили, – и нет мужиков!
В похоронках писали: «Пропали без вести…»
Значит, весть докатилась до Малых Дружков.

Письмоносца в деревне встречали с тревогой:
Бабы выли по-чёрному в каждой избе
И, рыдая, просили защиты у Бога…
Есть ли горше года в нашей общей судьбе?

А почтарь дядя Саша заплакал и запил
(Много горя в брезентовой сумке разнёс!).
Ты скажи, летописец, на каком же этапе
Знали больше в истории горя и слёз?

Битвы кончились… Радио пело у клуба.
Только радости не было в Малых Дружках.
И сухие глаза, и поджатые губы, —
Это, брат, надо видеть, не опишешь в стишках!

Семь десятков годов в одночасье минули,
Будто их пронесли семь лихих рысаков!
А тогда, помню, бабы косили в июле:
Не дождались Дружки косарей-мужиков!

Иду – безгласный и тревожный,
Печаль задумчиво-светла…
Приводит пыльный тракт дорожный
К избушкам вдовьего села.

Так нарекли когда-то люди
В послевоенные года,
В года печальных наших судеб,
Село… Был повод, знать, тогда.

На сельском кладбище заросшем
Мужицких не найдёшь могил:
Мужья погибли – кто под Оршей,
Кто под Москвой главу сложил.

Не причитать солдатским вдовам
Над холмами родных могил,
Но горе тяжестью пудовой
Взывает отдавать долги!

Всплакнут над старым фото вдовы
(Оно в семье, как талисман!),
Сквозь слёзы повторяя снова
Слова последнего письма.

Никто не выжил в том суровом,
Всепожирающем огне…
С тех пор село зовётся «вдовьим». —
Как много их в моей стране!

А мальчишки – серьёзный народ!..
Вспоминаю, что было когда-то:
Пацаны убегали на фронт,
Чтоб стрелять по фашистам проклятым.

Им, воякам, понять не дано
(Они молоды и бесшабашны!) —
Там стреляют не так, как в кино,
Там бывает и больно, и страшно.

Сухарей насушить (путь далёк!),
Медяков накопить (в строгой тайне!)…
«А куда ж ты от мамы, сынок,
И от рыженькой девочки Тани?

Убегай, брат, но не попадись, —
Быстро сникнут слепые восторги!..
Ты про станцию слышал – Арысь [9]—
Патрули там военные зорки!

Отведут тебя в тёплый уют.
Может, гречневой кашей накормят…
Разговорчик с тобой будет крут:
К маме едем, воитель, до дома!»

Прорывались! Бывало и так!
Сыновьями полков нарекали.
Поначалу страшились атак,
Но туда малолеток не брали!

А когда вырастали они,
Всё постигнув – и боль, и утраты,
Вспоминались военные дни
Добрым словом – высоко и свято!

В памяти затеряны
Нынче и не нужные
Надписи: «Проверено.
Мин не обнаружено».