Феликс Грек - У мира на пиру

Будет улей гудеть до утра, —
Беспокойна предчувствий струна.

Нас не пожалели Бога ради, —
В мелких стычках не сражались мы:
Мы крестились в сталинградском аде,
В боевой купели, в царстве тьмы!
Кровь и смерть – не символы уюта!..
Даже в память въелся чёрный дым!
Те сто сорок пять горячих суток
Выстоять пришлось нам, молодым!

У комдива военный совет, —
Карта фронта, как скатерть с цветами.
Дым махорки, мерцающий свет,
Бас комдива: «Мы справимся сами!»

«Ни на метр нельзя нам назад,
Впереди высота с мощным дотом,
За спиною у нас Сталинград…
Высота – наша с вами забота!

Этот дот, как заноза в мозгу, —
Не поднять головы из окопа!
Я не в шутку сказать вам могу:
Дот – одна из отмычек в Европу!»

Тут комдив ненадолго умолк
И на карте наметил прямую:
«Я решил – пусть Ивановский полк
Высоту завтра утром штурмует!

Там солдаты – серьёзный народ.
Родословную пишут от Фрунзе.
Я и сам не диковинный плод —
В детстве плавать учился на Унже» [11].

Атака – это «За!», атака – это кровь,
Атака – испытание на прочность!
Перед атакой влей в себя хоть целый штоф, —
Отваги не прибавит, – это точно!

Атака поутру… Уснуть бы хоть на миг!
Артиллерийский полк уже вовсю гремит!
Атака – смертный бой! Особенность атак —
Там ненависть к врагу перекрывает страх!

«Крестьянская Гора» – никак не Эверест,
И Пыренка – деревня, не столица!
Но там пришлось полку нести тяжёлый крест!..
За всё, за всё заплатит враг сторицей!

На «кинешемский» фланг сто «тигров» с воем прут
С паучьей чёрной свастикой на башнях.
Броня не защитит, – с позором повернут,
А треть из них сгорят на русской пашне.

Корнилов – лейтенант из славных Родников,
И храбрых миномётчиков дружина
Отбили шквал атак, наш защищая кров,
Да сами полегли!.. Навек кручина!

Кончен бой. Наша совесть чиста
Перед теми, кто с жизнью расстался —
Снова в наших руках высота.
С вражьим дотом покончено! Баста!

Схоронили ребят дотемна
Там, где шепчутся мирно берёзки.
Будут вписаны их имена,
Нет сомнений, на мраморных досках!

Утром к нам заходил паренёк
Из соседнего дивизиона:
«Где-то тут мой фабричный дружок?
Встреча с ним – как глоточек озона!» —

«Больше, брат, ты не встретишься с ним,
Слава Богу, мы живы с тобою!
А поммастера с фабрики НИМ [12]
Схоронили вчера после боя».

В санбате тяжко умирал
Наш Яша – баянист.
А как он пел, а как играл, —
Ну впрямь, большой артист!

«Конец, ребята, смерти жду,
Всё тёмное окрест!
Поставьте на могиле крест
И красную звезду!» —

«Исполним, Яша, спору нет!
Но ты живи, браток,
Ведь мы с тобой нужны стране —
Не наступил наш срок!»

Если бы судьба сложилась краше
(Ведь предполагать мы мастера!) —
Вот что рассказала бы Наташа,
Нашего санбата медсестра:

«Я не жена, не вдовушка,
Не вышивкой на пяльцах —
Солдатской тёплой кровушкой
Согреты мои пальцы.

Душа моя – вместилище
Добра и милосердия,
Была я в медучилище
Из первых по усердию.

Зовут меня сестричкою, —
Не возражаю лично я, —
В бинтах мои родимые.
Всегда по-братски с ними я.

Я их спасала от огня,
От смертоносной ярости…
Они сестрой зовут меня
И вспомнят, верно, в старости.

Покрыто поле трупами, —
Для Родины утрата…
Рукою землю щупаю.
Другой – тяну солдата.

В палате стонут по ночам,
К рассвету стоны множатся, —
Я узнаю по голосам,
Кому сейчас неможется.

Ребятам ягод хочется, —
Путь до поправки длинный.
В минированной рощице —
Не перечесть малины.

Лукошечек – до краешка,
Гостинцы приготовим!
Но ягодки мне кажутся,
Как бисеринки крови.

Родимым письма – мой диктант.
Слепой диктует капитан:
«Я плохо видеть стал, Маруся,
Но ты, родная, не волнуйся!»