Дмитрий Гавриленко - Над солнцем яркокрылым. Венки сонетов

О Русь, взгляни попристальнее снова
На дивный свет наследства своего,
Пока источник давний не погас.

Вот скрытый смысл у пушкинского слова:
Заветный лад, запретный клад живой —
Он вовремя спасёт, разбудит нас.

По образу, подобью своему
Огромное воссоздается в малом,
Напяливает нищую суму
В домовладенье нищем небывалом.

Сквозь хаос мира, жизни кутерьму,
Накрытое лихим девятым валом,
Летит святое слово за корму,
Защищено судьбой, как покрывалом.

Вновь из него возникнет великан,
Всевидящий, всеслышащий мудрец,
Не ведающий наглости и страха.

Не меч и лук, не стрелы и аркан,
И не роскошный золотой дворец —
Он создал человечество из праха.

Он создал человечество из праха,
Спасти людей явился Божий сын.
Не фарисей, не пахарь и не знахарь,
А тот, кто сердцу молвил: «Не остынь!».

О Вифлеем! У твоего размаха
Сокровище евангельских картин,
Исток любви народа, а не мага
И веры, одолевшей карантин.

Не страх, не беспокойство в Иудее,
А ненависть к Младенцу и звезде,
Да заодно и к Богу самому.

Но невозможно помешать идее,
Которая, придя, цветёт везде,
Надёжно разделивши свет и тьму.

Надёжно разделивши свет и тьму,
Добиться отчуждения порока
И ждать гостей не в ясном терему,
А на ладони смуглого Востока.

Царь Ирод гневно мечется в дыму
Озлобленности дикой и жестокой.
Он знает всё и хочет потому
Добраться до всесильного истока.

О бедный, бледный детный Вифлеем!
Царь Ирод не щадил малюток сирых,
Так безобразен, будто росомаха.

Осиротил, оставшись глух и нем,
Всех матерей. Они и жить не в силах,
Не защитив творение от краха.

Не защитив творение от краха,
Господь его о том предупредил,
Не будь лишь недотёпой, растеряхой
У вечных незапамятных могил.

Не надо плакать, охать или ахать.
Кто всю пустыню плачем огласил?
Найдя звезду, рассеянный неряха
Почувствует приливы чистых сил.

Благословен таинственный Египет!
У пирамиды встретит он гостей
И сохранит их в собственном дому.

Сосуд несчастий всё ещё не выпит,
Но здесь Иосиф добрых ждёт вестей,
И тихий сон спускается к нему.

И тихий сон спускается к нему —
Младенцу, что на родину вернулся,
На тёплую постель, на ту кошму,
С которой он впервые улыбнулся.

Ему давно известно, почему
Гонитель злой уснул и не проснулся.
Не знал, в глаза не видел сулему —
Внутрисердечным ядом захлебнулся.

Младенец рос, храним своим Отцом,
А рядышком – премудрость, благодать
Чистейшие, как поле снегопаха.

И в детстве перед вечности лицом
Сумел без промедленья отгадать,
Зачем в груди о рёбра бьётся птаха.

Зачем в груди о рёбра бьётся птаха,
Ведь путник зноем яростным томим?
Для фарисея, как и для феллаха,
Один прославлен Иерусалим.

На Пасху книжник бойче альманаха,
Хотя он тоже скользкий, как налим,
Вся кожа в пятнах, из греха рубаха,
А тот, кто не такой, – гоним, хулим.

Родители нашли Иисуса в храме,
Сидящего среди учителей,
Внимательных и бережных к нему.

И в уголке ещё никто не в раме,
Лишь только человек принес елей —
Во сне жена увидела тюрьму.

Во сне жена увидела тюрьму,
Как Ева – первобытную темницу.
Столетия прошли, я не пойму,
За что там узник мог страдать, томиться?

Зачем на шее пёструю тесьму
Он по ошибке принял за синицу,
Которая опять в эпоху смут
Окажется на шее иль приснится.

Напрасно искуситель-сатана
Расхваливал все царства на земле
В пустыне грустной, как чело монаха.

Судьба стояла рядом, и она
Пророчески шептала, что во мгле
Голгофа не гора уже, а плаха.

Голгофа не гора уже, а плаха,
Христос предвидел это сквозь туман.
Она ползёт, как будто черепаха,
Похожая на розовый обман.

Подножье кесаря иль падишаха
И финикийский раньше всех роман.
Он мог вполне привлечь и вертопраха,
Чтоб тот рассеянно не задремал.