Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

Печален и тих всегда,

но бури сильнее выли,

Когда по Невскому шел,

не глядя в чужие лица,

То славы его ореол,

в любой темноте светился.

И это не образ, нет,

так было, я это знаю,

И тот несравненный свет

в душе до сих пор сияет.

И даже чужой Париж

затмить ее был не в силах.

Он холоден был и тих,

каким же он был красивым.

Не хватит слов описать.

Да что все слова пустые,

Мне снится – стихи читал,

и все во тьму отступили,

И в бездну пошли за ним

прекрасные девы, знаю,

Мы в этом костре горим

и нынче, его вспоминая.

Явление в пустоте,

средь шума чужого снова,

На Невском, как на кресте,

бесстрастен, а мир взволнован.

И что его усмирит,

не знаю, о тишь заката,

И снова он говорит,

о той, что ушла когда-то.

И все, кто ему внимал,

забудут потом едва ли,

И страсти немой провал,

и музыку той печали,

Когда нас смела метель,

когда погибла Россия,

Что ужас иных смертей,

но если распят мессия,

То ей уже не спастись,

мы это в Париже знали,

И ангел во мрак летит,

и вороны пропадали,

И в той пустоте земной,

обещана снова встреча,

С той юностью и весной.

Стихи, голоса и свеч

(Б. Пастернак- О. Мандельштам)

– Ты снова ко мне? Возвращайся в метель.

– Да нет, я теперь за тобой.

Ты нынче старик, от потерь и смертей,

О, и сгорбленный ты, и седой.

– Но нет, уходи, я еще не успел.

– Да поздно, уже не успеть.

И вздрогнули оба, и скрипнула дверь,

Но кто там, жена или смерть.

– О, как ты боишься, а я отбоялся,

И стала спокойнее жить.

И призрак метался, и призрак смеялся,

– Не стоит ничем дорожить.

Беседы с тираном чаи с палачами,

Во сне, пару раз наяву,

А в лагере волки все выли ночами,

И души терзали. Живу.

Какая там жизнь, о, старик, собирайся,

Я нынче пришел за тобой.

– Еще поживем, ты со мной оставайся.

– Да нет, не могу, дорогой.

– Я знаю, как пусто, и худо бывает,

Тому, кто явился один.

Нас души ушедших всегда провожают

Среди облаков или льдин.

– Борис, – позвала она, – что там случилось,

Ты с кем в эту ночь говорил.

И черная птица о стекла забилась.

И кто-то заголосил.

И только жена неподвижно стояла,

Молитву шептала тайком,

И только звезда обреченно сияла

Над сгорбленным стариком.

И та другая в облаке страстей

растаяла, исчезла навсегда,

И старый граф один среди гостей

тебе твердил, что очень молода.

А адмирал рассеянно молчал,

и знал, что скажут, и не мог ответить.

Что оставалось? Берег и причал,

оставлен город, и гуляет ветер

Над пропастью, в которую летят

мечты и песни. Только даль туманна.

О, как они все порулить хотят?

О чем он снова, просто снится Анна.

Идущая по мукам снов и грез,

и молча только слезы вытирает.

– Прости меня, родная, запах роз,

когда звезда во мраке догорает.

Все предали, но женщина во мгле

все смотрит, разглядеть тебя пытаясь.

И где-то бродят тени по земле,

самой земли так ласково касаясь.

И где-то за границей пьют князья,

и как всегда в изгнанье короли.

Но никогда не будет там тебя,

моя звезда, в сиянии любви.

Ты эту землю не покинешь, нет,

о Анна, Анна, как же ты прекрасна.

И только той лучины вечный свет,

и «Лунная соната» в день ненастный,

Она еще нежна и так близка,

она еще коснется душ усталых.

И новая появится строка

романса, и в руках у адмирала

Замрет перо, он будет снова ждать,

вторженья в сны и грез, и напрасно

Она еще пытается летать,

обнять, прижать к груди, но ночь опасна.

В такую ночь пируют палачи,

забыв про все, и только тень во мраке

Мелькнет, и комиссар там замолчит,

и есть финал у этой страшной драмы.

Казнь до рассвета, бред бессвязных слов,

и женщины безумные рыданья.

И только меркнут звезды, и любовь

уходит за тобой теперь в изгнанье.

О, Анна, Анна, плакать ни к чему.

Что им до слез – они мертвецки пьяны.

И звезды разрезают эту тьму.

И больше не болят сквозные раны…

Все кончено, нам остается вечность и любовь….