Ульвия Мустафина - Облака по небу проплывали…

Сырой рассвет – это когда надежда на горизонте тоненькой бледной полосой.
Ее почти не видно, но она есть. Она пробьется. Надо только потерпеть.
Терпение. Это слово как неприятный звук, гвоздем по стеклу, как оскомина.
Не говорите мне, что надо потерпеть. Я отравилась терпением.

Сырой рассвет – это когда, не выглядывая в окно, ты бессмысленно уставишься в какую-либо точку и повторяешь: «Пустота… пустота… пустота».

Я вчера разбилась о стекло,
Попыталась вылететь на волю…
И теперь по каменному полу
ускользает зимнее тепло.

Я разбила хрупкое стекло,
И вокруг меня его осколки…
Только мне так тягостно и горько
опираться на одно крыло.

Я смотрю на небо, отвести
взгляд от светлой полосы
мне не хватает силы…
Но темнеет день необратимо,
Остываем в каменном плену.

Смотрю на мир сквозь синее стекло,
на мир, покрытый снегом, тишиною.
Смотрю на мир, и где-то надо мною
воронья стая кружит и, ничем
не потревожив сон невинного младенца,
куда-то улетает. Сотни серых стен,
за ними жизнь, наполненная
старостью и детством,
спокойно спит, не ожидая скорых перемен.

Все четыре стоптаны стороны,
А над старой могилою вороны.

В чем душа только темная держится,
А они все смеются да тешатся.

Скоро крест уж с землею сравняется,
А они все над ним потешаются.

Да с бессовестных требовать нечего,
Своенравные, вольные, вечные.

Служат песней они надмогильною,
Чью-то душу тревожат бессильную,

Чью-то жизнь, и пожить не успевшую,
прикрывает земля отсыревшая,

И никто не зайдет в эту сторону,
где беснуются черные вороны.

Боль проходит, но надорванным нервом
обостряются чувства и страхи.

Боль проходит ни последней, ни первой,
и тенистые крылья в размахе
накрывают бесплодную землю,
что немало смертей повидала.

Боль пройдет ни последней, ни первой,
чтобы все начиналось сначала.

Четырехугольником серых стен
давит жизненный приговор.
Не предвестником перемен
зарешеченных окон узор.

И за каждым сидит лицо,
Нет, скорее, подобье лиц,
у которых на сердце свинцом
тень священников и убийц.

По другую сторону свет,
Но приникших к железным прутам
так манит упоительный бред
предаваться безумным мечтам.

И в погоне за горсткой лжи,
лжи во благо или во вред,
полагают, что могут жить.
Только небо для них в просвет.

Земля надорвалась от злости
и больше не дышит покоем.
Лежат перебитые кости,
покрытые горькою солью.

О сталь обжигаются слезы
бессилия, гнева и страха.
Под давящим гнетом угрозы
мир в горечи тает как сахар.

И сладкая лужица блага
ничтожна в сравнении с морем,
живущим всей дикостью ада
и всей человеческой болью.

Босоногое мое счастье,
Убегаешь, я за тобою.
За тобою не успевая,
остаюсь за твоей спиною.

И опять между нами воздух
звонким смехом твоим наполнен.
А по мне, лучше смех, чем слезы,
Ты заплачешь, мне будет больно.

Так вот я и живу, скитаясь
по лесам и степным дорогам
за своим беззаботным счастьем,
и поэтому босоногим.

Аллеи сумрачного одиночества гуляя вдоль,
И соглашаешься, и пререкаешься с самим собой.

Когда все бренное и приходящее оставим там,
Чем мы согреемся и что останется в итоге нам?

Все возвращается, и время верное придет потом
Тех, кому верили и с кем делились мы своим теплом.

И нам самим же выбирать теперь, что будет там,
Чем мы согреемся и что останется в итоге нам.

Большинство людей не верит в сказки,
и они в какой-то мере правы.
Существо реальности так вязко,
что засасывает детские забавы.

Детский смех сменяется насмешкой,
за которой прячется натура,
Может быть, мы от того и грешны,
что вживаемся в свои карикатуры.